Адюльтер, стр. 38

И я – один из таких листьев на городском асфальте: листок, который думал, что будет жить вечно, и умер, до конца не поняв, за что же это; который тоже любил солнце и луну, и долго смотрел, как курсируют мимо автобусы и гремящие трамваи, и которому никто не соизволил объяснить, что на свете бывает зима. И он вместе со своими собратьями брал от жизни все, пока однажды не начал желтеть и дерево не сказало ему «прощай».

«Прощай», а не «до свиданья», потому что знало – больше они не увидятся. И попросило помощи у ветра, чтобы стряс их поскорее с его ветвей да унес подальше. Дерево знает, что будет расти, только если сумеет отдохнуть. А если вырастет большим, вызовет к себе уважение. И тогда цветы, которыми оно покроется в должный срок, будут еще красивее.

Ну, хватит. Лучшее лекарство для меня сейчас – это работа, потому что все слезы (сколько ни есть их у меня) я пролила уже и все думы – передумала. И все равно ни от чего не смогла освободиться.

Словно на автопилоте дохожу до парковки, где оставила машину, и вижу, как служащий в красно-синей форме специальным устройством сканирует ее номер.

– Это ваша машина?

Моя.

Он продолжает свое занятие. Я молчу. Скан номера уже введен в систему, отправлен в центр обработки, где будет принят и породит письмецо со штампом полиции в прозрачном окошечке служебного конверта. У меня будет месяц на уплату ста франков штрафа, который, впрочем, я могу опротестовать в суде, потратив в пять раз больше на адвокатов.

– Перебрали время на двадцать минут. Максимальный срок стоянки здесь – полчаса.

Киваю. Вижу, что контролер удивлен: я не прошу его отпустить, не клянусь, что больше не буду, не кинулась к нему со всех ног, едва завидев его у машины. Словом, не происходит ничего из того, к чему он привык.

Из устройства, как чек из кассы в супермаркете, выползает билетик. Он прячет его в пластиковый конверт, которому не страшен ни дождь, ни снег, и направляется к капоту, чтобы засунуть под «дворник» на лобовом стекле. Нажимаю кнопку на брелоке, и машина моргает фарами, показывая, что дверь открыта.

Контролер спохватывается, что собирается сделать глупость, но, как и я, летит на автопилоте. Щелчок разблокировки дверей заставляет его очнуться: он подходит ко мне и вручает штрафной талончик непосредственно виновнице.

Расстаемся очень довольные друг другом. Он – потому что не пришлось отбиваться от жалоб и просьб, я – потому что частично получила то, чего заслуживаю. Кару.

* * *

Понятия не имею – но надеюсь в скором времени узнать – так ли замечательно мой муж владеет собой или попросту не придал случившемуся никакого значения.

Прихожу домой в обычное время, после еще одного рабочего дня, заполненного самой банальной и пошлой ерундой – написала о подготовке пилотов, о том, что предложение рождественских елок превышает спрос, об установке электронных сигналов на пересечениях с железной дорогой. И ерунда эта меня безмерно радует, потому что думать о чем-то важном у меня нет сил – ни физических, ни душевных.

Готовлю ужин, как будто сегодня – обычный вечер, неотличимый от череды точно таких же, которые мы прожили вместе. Потом коротаем время у телевизора. Дети раньше обычного поднялись к себе в спальню, чтобы без помех поиграть в свои компьютерные стрелялки и в зависимости от настроения убивать то террористов, то солдат.

Складываю тарелки в посудомоечную машину. Муж пытается загнать сыновей спать. До сих пор мы разговаривали с ним только про обязанности. Не знаю, всегда ли так было, а я просто не замечала, или же он особенно отчужден сегодня. Что же, скоро это выяснится.

Пока он занимается детьми, разжигаю камин – впервые в этом году, и созерцание пламени меня успокаивает. Я выясню все, что, как мне кажется, муж должен знать, но мне нужны любые союзники. Во исполнение этого замысла откупориваю бутылку вина. Ставлю на стол тарелку с сырами. Делаю первый глоток вина и замираю, неотрывно глядя на огонь. Теперь я не чувствую ни страха, ни тревоги. И двойная жизнь, которую я веду в последнее время, мне осточертела. Что бы ни произошло сегодня – для меня все будет лучше, чем жить так, как я живу. Если нашему браку суждено распасться – да будет так. Пусть кончится это в осенний день, до Рождества, когда мы будем сидеть у камина и говорить как цивилизованные люди.

Муж спускается из детской, видит накрытый к ужину стол – и не произносит ни слова. Просто садится рядом на диван и тоже начинает глядеть на языки пламени. Он допивает свой бокал, но когда я хочу налить еще, останавливает меня, жестом показав – достаточно.

Подаю глупейшую реплику – сегодня температура уже ниже нуля. Он кивает.

Судя по всему, инициативу мне придется взять на себя.

Говорю, что очень сожалею о том, что произошло вчера в ресторане.

– Ты не виновата. Эта дама очень странно себя вела. Ради бога, в дальнейшем избавь меня от таких знакомств.

Голос его спокоен. Однако даже малым детям известно, что перед сильной бурей ветер на миг стихает, и тогда кажется, что гроза прошла стороной.

Марианна явно ревновала, хоть и пыталась скрыть ревность под маской свободомыслящей и передовой женщины, – не унимаюсь я, не давая сбить себя с этой темы.

– Да, это так. Ревность – это чувство, которое постоянно твердит нам: «Ты можешь потерять то, что добыл с таким трудом». Ревность делает нас слепыми, застит глаза на все прочее, на все, что доставляло нам радость и приносило счастье. Как может ненависть уничтожить целую супружескую жизнь, не понимаю…

Он явно готовит почву для того, чтобы я сказала все, что нужно. И продолжает:

– У каждого случаются такие дни или часы, когда говоришь себе: «Да, моя жизнь не вполне совпадает с моими ожиданиями». Ну, а если жизнь спросит, что ты сделал для нее – что ответишь?

Ты меня спрашиваешь?

– Нет. Спрашиваю себя самого. Ничего не дается без усилий. И без веры в то, что делаешь. А чтобы обрести веру, нужно сломать барьеры предрассудка, а это в свою очередь требует отваги. А чтобы обрести отвагу, нужно победить страх. И так далее. Но главное – уметь примиряться со своим бытием, учиться ладить с ним. И никогда не забывать, что жизнь – на нашей стороне. И она тоже хочет стать лучше. Так поможем ей!

Наполняю свой бокал. Он подбрасывает хворосту в огонь. Когда я наберусь храбрости признаться?

Но муж, похоже, не расположен предоставить слово мне.

– А мечтать совсем не так просто, как кажется. Наоборот. Это может быть опасно. Мечтая, мы приводим в действие могущественную энергию и уже не можем скрыть от самих себя истинный смысл нашей жизни. Мечтая, мы, кроме того, выбираем, какую цену заплатить.

Пора! Чем больше тянуть, тем больнее будет ему и мне.

Поднимаю бокал, как бы собираясь выпить за его здоровье, и говорю, что какое-то смутное беспокойство снедает мою душу. Он отвечает, что мы ведь уже обсуждали это в Ле-Валоне, когда я откровенно рассказала об этой тревоге. Объясняю, что сейчас речь не об этом.

Не слушая, он продолжает:

– Бег вслед за мечтой имеет свою цену. Он может потребовать отказа от прежних привычек, может провести через нелегкие испытания, а привести – к разочарованиям. Но как бы ни была высока эта цена, она все же не выше той, которую платит тот, кто не живет. Потому что он однажды оглянется назад и услышит голос своей души: «Ты пустил по ветру мою жизнь».

Да, нельзя сказать, чтобы он сильно упрощал мне задачу. А что, если предположить, что он имеет в виду не общие рассуждения, а нечто очень определенное, истинное – и угрожающее?

Он смеется.

– Я научился обуздывать ревность и счастлив от этого. И знаешь, почему? Потому, что всегда должен оказываться достоин твоей любви. Должен сражаться за наш брак, за наш супружеский союз, и наши сыновья к этому отношения не имеют. Я люблю тебя. Я вынес и выдержал бы все что угодно, лишь бы ты всегда была рядом. Но я не могу запретить тебе уйти, если ты когда-нибудь решишься на такой шаг. Так что если этот день придет, ты вольна будешь уйти и искать свое счастье. Моя любовь к тебе сильнее всего остального, и я никогда не стану помехой твоему счастью.