Тридцать три урода. Сборник, стр. 69

Бледнеет, отступает невольно от нее, опирается о сундук Анна все стоит к нему спиной, бледная, вся вытянувшись, прикрыв наполовину глаза. Молчит.

Алексей. Анна, отдайся мне еще. Обещай. Скажи: да.

Анна (молчит).

Алексей (еще слабея, вновь скользит к полу вдоль сундука. Спешно). Скажи мне: да, да.

Анна (не оборачиваясь, вся в скованной страсти. Сквозь зубы, скрежетом). Нет.

Алексей (находит сверхмерным напряжением силу, толкает руки, как бы в темноте невидящие, вперед и вторично весь придвигается к ней). Уйдем сейчас… Уйдем вместе, говорил Пущин… на юг… Там любить… Пусть так будет. Здесь мертвые… Погребут своих мертвецов {134}. (Охватывает сзади, как бы ощупью, ее плечи. Его истощенное лицо рядом с ее лицом, застывшим в страсти. Его палящие глаза мучительно ищут, как жизни, ее глаз.) И я тоже… скоро… Ты не погребай меня… Пройдешь дальше… вечная в преходящем. Но мне нужно одно твое мгновение для моей вечности. (Шепчет последнею страстью.) Скажи да… Мне дурно, я не знаю, смерть ли это уже… скажи да… Если это и смерть, я и мертвый услышу, и ты еще раз моя! Скажи да, да…

Отрывается от нее, падает на пол; голова, слегка приподнятая, опирается о сундук, у того края, где рыдала Анна. Молчание.

Анна (долго без движения Потом оборачивается. Вдруг вся сотрясается, тихо ступает к нему, как бы крадучись. Нагибается к его сердцу. Кричит дико ему в ухо). Да! Да!

Занавес

Второе действие

Берег моря. Широкая полоса мелкого, бледно-желтого песку. Налево вдали загибается мыс. По ней силуэты вековых дубов. Ближе виден сосновый лес. Сосны совсем вблизи заросли до песчаной полосы. У их предела большой дикий камень несколько заслоняет вид на море. Густой кустарник растет вокруг, старый пень торчит позади него. Направо тихая речка втекает в море. Ее устье густо поросло высоким тростником. Волны прибивают к берегу с ровным негромким плеском. Вечереет. Свет солнца золотится тяжелее. Море лиловеет. Облака в высоте розовые; совсем на горизонте черные тучи с среброогненными краями.

Аглая, укутанная с головы до ног в длинную белую накидку, ходит быстро у самого прибоя. У края речного тростника поворачивает, как бы толчком, свои слегка прихрамывающие шаги. От хромоты, кажется, что ей идти трудно, что она совершает нужное дело.

Аглая (после долгого молчания, раздельно, глубоко и отчетливо). Я — хочу — плакать.

Снова долгое молчание, плеск волн и прихрамывающие, трудовые, неустающие шаги.

Аглая (так же). Я — хочу — плакать! (У реки протягивает ей руки с мольбою.) Ты льешься, тебе хорошо, тихая! (Громко, выкриком.) Я хочу плакать!

Голос Пущина (издалека). Аглая, Аглая!

Аглая (не слушает, отходит от реки, становится к морю и громко смеется). С ума сошла. (Мучительно.) Ой, больно! (Хватается за сердце.) Мне больно, мне больно здесь.

Слева выходит Пущин.

Пущин. Аглая, вот вы. Отчего не отвечаете?

Аглая (резко). Что вам?

Пущин (мягко). Аглая, Аглая. Как вам не стыдно? Зачем вы меня отталкиваете? У вас нет друга вернее. Я только что вернулся от умирающей старухи матери. Пять дней вы были одна. Бедняжка!

Аглая (подходит к нему. Близко и в упор глядит на него. Бессмысленно, сухо, быстро). Дайте мне слез. Я хочу плакать.

Пущин (спокойно глядя на море и горизонт, где тучи медленно надвигаются). Вы будете плакать. Идет гроза.

Аглая (смеется коротким радостным низким смехом). Да, да. Я буду плакать. Мне будет легче. Мне бы только полегче. Немножко полегче. У меня здесь болит. (Прижимает руки к сердцу.) У меня очень здесь болит, Александр Федорович.

Пущин (спокойно). Это понятно. Ничего с этим пока не поделаешь. Но это пройдет.

Аглая (отойдя от него, как бы забывшись доходит снова до тростника. Поворачивает назад. Еще на ходу к себе самой глубоко). Нет, это не пройдет.

Пущин (берет ее руку. Решительно и мягко). Аглая, пойдемте домой. Здесь сыро к вечеру, да и гроза близится.

Аглая (резко вырывает руку). Нет, нет, я здесь жду.

Пущин (подумав). Хорошо. Тогда сядемте здесь. Вот плоский камень.

Аглая (не глядя на него). Я хочу у воды.

Пущин. Он у самой воды. (Садится, притягивает ее за руку.) Маша сказала, вы ходите взад и вперед у моря пять дней.

Аглая. Я все ночи ходила.

Пущин. Это глупости, я и слышать этого не хочу. Ночью спят. (Смотрит ей настойчиво прямо в глаза. Медленно, внушительно.) Это глупости. Вы будете спать. (Молчит, потом строго.) Маша, сказала, вы ничего не ели с тех пор.

Аглая (мертвенно). У меня в горле неудобно с тех пор. Я не могу глотать.

Пущин (спокойно, очень серьезно и все настойчиво глядя на нее). Ну, это образуется… спать и есть будете. Вот посидим здесь на камушке, как вы хотели, у воды, потом я вас свезу к себе в город, в свою комнату. Вам там постелят на моей кровати. Я сегодня ночую в клинике, ожидаются интересные роды.

Аглая. Роды… Как глупо!

Пущин. Да… Аглая, глупо, может быть… больно во всяком случае.

Аглая. Нет, нет. Родиться больнее. На измену, на насмешку над глупым сердцем, на поругание… Я рожала. (Долго думает, как бы вспоминая.) Теперь я не буду рожать… Я одна… мне не от кого родить. Не от кого любовно любовную жизнь родить, на новую любовь. Вот песнь сердца, вот вечная песнь женского сердца. Но здесь в груди что-то рождается от одиночества… Это не та боль, это не та боль животной стихии, это боль человеческой стихии, боль измены, и песнь, человеческая песнь верности. А… а… а… зачем запело сердце песнь верности, зачем, зачем? Разве я просила сердце петь песнь верности?.. Я… я плакать хочу. Вы обещали. Где гроза? Лучше всякая мука, только не это. Я не могу дохнуть, я не могу! Вот, глубже не могу. Здесь теснит, здесь больно, больно. (Жалуется, как ребенок, стучит ногой по песку и отворачивается. Вдруг умоляя, быстро.) Александр Федорович, дайте морфию. Морфия и облаточку. Дайте, дайте, дайте. Дадите?

Пущин. Дам. Вот привезу домой и дам. Спать отлично будете и дышать станете легче. Это нервы все. Машу мы с собой возьмем в город. Хотите?

Аглая (резко). Нет, нет, нет! Никого. Я буду одна. (Молчит) Александр Федорович, я у вас буду плакать. Много, много. Тогда перемена будет. Когда будут рыдания, я глубоко возьму вздох. А теперь не могу. Вот море, ветер, вот чайка кричит, а я не могу. Это тяжело… да, неприятно. Так у нее ее мальчики умерли — задохлись… (Очень тихий гром вдали. Черная туча медленно застилает горизонт.) Да я-то не умру. Я так долго буду мучиться. Ведь я не молода. Мне тридцать лет. От боли я поседею, и скоро будут морщины. А в такие немолодые годы женщины выносливы, выносливы на боль.

Пущин. Видите, Аглая, как вы неразумны. Зачем загадывать вперед? Неужели не довольно этого дня, этого часа? Вы все о вечности. От этого и горе, от слишком больших требований. Эх, вы, странные люди!

Аглая. Кто?

Пущин. Вы и Алексей.

Аглая. Я и… Алексей, Алексей, Алексей… (Вдруг просыпаясь, жадно.) Пущин, где Алексей? Пущин, вы знаете? Скажите, скажите!