Черный феникс. Африканское сафари, стр. 86

Забираясь на ветку или копаясь в иле, рыбы казались довольно неповоротливыми. Широко выбрасывая вперед сначала один, потом другой боковой плавник, периофтальмусы затем лениво подтягивали за ними свое зеленовато-коричневое пятнистое туловище длиной до четверти метра. Потревоженные мною, они предпочитали перепрыгнуть с ветки на ветку, но не падать в воду. Попав же туда, прыгуны тотчас же высовывали наружу свои физиономии, а затем вновь выбирались на илистые островки.

В общем, эта удивительная рыба явно предпочитала океану сушу. Хотя периофтальмус конечно же умеет отлично плавать, просидев долгое время в воде, он задыхается. Дыхательные органы прыгунов представляют собой своеобразное сочетание жабр и легких; к тому же некоторые части тела, особенно хвост, устроены так, что помогают рыбе дышать через кожу.

С трудом вытаскивая ноги из чавкающего черного ила, я подкрался к отвернувшемуся от меня прыгуну и схватил его за хвост. Но он в тот же момент выскользнул из моих рук и вместе со своим владельцем ушел в лужу. При следующей попытке я действовал более решительно — прыгнул сам. Но тут же поскользнулся и, не долетев до рыбки нескольких миллиметров, плюхнулся в ил. Прочистив глаза от черной жижи, я отметил про себя, что, быть может, теперь защитная окраска моего тела будет способствовать охотничьему успеху. Собравшись в комок, я направился к большому жирному периофтальмусу, который выглядел так, будто уже наполовину изжарился на солнце. И по-моему, я поймал его, но тут же споткнулся и вновь принял грязевую ванну.

Рашиди, сидя в лодке, буквально покатывался со смеху. Говорить, что именно его хохот мешает моей охоте, я не стал. Однако ее успех сделался для меня уже делом чести.

Заметив, что множество прыгунов отдыхает на дне небольшой лужицы, я начал ловить их в воде. Рыбы были спокойны до того момента, пока я не прикасался к их слизистому телу. Когда же я это делал, они молниеносно закапывались в ил. Я судорожно копал его, обдавая себя водой и грязью, но все безуспешно.

— Бвана, прыгунов надо ловить на рубашку, — корчась в конвульсиях смеха, еле выговорил Рашиди.

Выбравшись из замбуки и растянув свое одеяние под мангровым деревом, он несколько раз с силой тряхнул его. Два прыгуна тотчас же стали нашей добычей, с десяток попадало мимо.

Наверное, войдя в охотничий азарт, мы раскричались уж слишком громко, потому что вскоре из мангровых зарослей появились два старика с испуганными лицами и спросили, чем могут помочь. Пока я не смыл в лужах ил, буквально облепивший меня с ног до головы, старики относились ко мне несколько подозрительно. Однако, когда я совсем побелел, а Рашиди рассказал, при каких обстоятельствах мы стали ловцами рыб-прыгунов, старики заулыбались и представились: «Бвана Сайид, бвана Абу».

Из объяснений стариков следовало, что ветер отнес нас в залив, глубоко вдающийся с севера в остров Пате. Это приблизило нас к городу Пате, на юге острова, как раз напротив того места, где мы сейчас находились. Бваны обещали довести меня до города за полтора часа. Если же дожидаться прилива, а затем плыть в Фазу, уйдет часов шесть. Так что был полный смысл оставить Рашиди в лодке и довериться старикам.

Глава пятьдесят первая

Пеший переход по Пате — очень приятная прогулка. Никакие опасности не подстерегают здесь романтически настроенного иностранца: ни «воинственных дикарей», ни свирепых хищников, ни даже ядовитых растений нет и никогда не было на острове. Тропка проложена сквозь плантации кокосовой пальмы, иногда попадаются заросли одичавших бананов, а то и небольшие островки леса, всюду легко преодолимого, без колючек и лиан. Правда, проходя мимо одной из деревень, мы повстречали мужчину с дробовиком наперевес.

— Это единственный на весь остров охотник на дикобразов, — ответил на мой вопрос бвана Абу. — Они очень вредят нашим полям. Крестьяне складываются по нескольку шиллингов в месяц и платят охотнику, который обязан систематически посещать каждую деревню. Иногда ему приходится провести на пальме несколько ночей, прежде чем разделаться с хитрым зверем.

Несколько раз тропка огибала небольшие селения, застроенные прямоугольными белыми домами из известняка. Вокруг — поля маиса, сезама, кассавы, посадки папайи, увешанной плодами-дынями, но почти лишенной листьев. Поодаль — огромные деревья манго и кажу, под кронами которых может разместиться целое селение.

Обогнавшие нас на тропе крестьяне с большими тяжелыми картонными ящиками на головах, перебросившись парой фраз с моими провожатыми, проследовали дальше.

— На рынок? — полюбопытствовал я.

— Нет, домой, с пристани. Еще вчера вечером там пришвартовалась доу с навозом. Теперь крестьяне разносят его по своим полям на удобрение.

— Самади? [33] — переспросил я, так как, сколько ни ездил по Африке, не видел, чтобы крестьяне вносили органическое удобрение в почву даже в тех деревнях, где есть скот.

— Так, так, бвана, — подтвердил Абу.

— А что, своих коров у островитян нет?

— Это очень маленький остров, бвана, — последовал ответ. — Наши люди пришли к выводу, что если у нас будет столько коров, сколько нам надо, то Пате скоро превратится в скотный двор. А если мы еще будем разводить и коз, то они съедят все молодые побеги, и эти изумрудные рощи станут желтой пустыней. Не так ли, бвана?

— Так-то так, — согласился я. — Но тогда вы вынуждены покупать не только навоз, но и молоко, и мясо.

— Нет, бвана, коровам, которые дают молоко для наших детей, мы построили загон. Все мужчины, которые имеют детей, носят им туда траву. А остальных коров мы перевезли на материк. Наши старейшины договорились со старейшинами сомалийцев, живущих напротив архипелага. Эти люди знают толк в скотоводстве. Они пасут наш скот. За это мы отдали им часть молодняка. А наш остров остается самим собою.

Я стал приглядываться вокруг и вскоре понял то, что неосознанно почувствовал, как только начал эту прогулку со стариками: вокруг было стерильно чисто и ухожено. В какой-то степени, конечно, впечатление этой стерильности создавала сама же природа: все здесь росло не на обычных для Африки буро-красных латеритах, а на серебристо-белом песке. Но на песке этом, даже вокруг деревень, не было не то что консервных банок или битого стекла, но даже естественных, растительных остатков… Кое-где я заметил лишь пирамиды из собранных кем-то пальмовых листьев и кожуры кокосов.

Я полюбопытствовал у стариков, как достигается подобный порядок.

— Пате — очень маленький остров, бвана, — услышал я ту же самую фразу. — Враги не раз превращали его в гигантскую свалку, ровняя с землей наши города и деревни, вырубая кокосовые пальмы, выжигая леса. Мы, жители Пате, не враги сами себе и нашему острову. Мы не хотим превращать его в свалку. Этому нас учат с самого детства. А старейшины следят, чтобы в четверг, перед тем как пойти на пятничную молитву, все, у кого есть силы, поработали на благо острова.

«Вот это, наверное, и есть проявление многовековой культуры, истинная культура общества», — подумал я. И, как бы уловив мою мысль, подал голос молчавший все время Сайид.

— Люди у нас довольствуются малым в быту, но не разрешают себе и другим опускаться ниже того уровня, который предопределен человеку самой природой, — проговорил он. — Это путь нашей жизни. Если бы мы шли иным путем, ни от острова, ни от его жителей ничего бы не осталось за те долгие века, что Пате пришлось сражаться с сильными мира сего…