Черный феникс. Африканское сафари, стр. 81

Торговали восточноафриканские купцы многим — слоновой костью, рогом носорога, шкурами леопардов, черепаховым панцирем, ценной древесиной, растительным сырьем для красителей, горным хрусталем, амброй. Большинство этих товаров не могло быть продукцией собственно побережья. А это значит, что суахилийские купцы уже в те времена активно вовлекали в торговлю племена континентальной глубинки, превращая их в своих поставщиков, а сами становились посредниками между ними и восточными покупателями.

Однако самым важным в списке экспортных товаров побережья, бесспорно, было железо! Его получали из весьма бедных руд, встречающихся на материке, но плавили в очень больших количествах.

Скорее всего, бурное развитие выплавки металла в Суахилии где-то в конце XII века и пробудило более пристальный интерес Востока к африканскому побережью, привело к бурному росту его городов, посредничавших в торговле между внутренними районами континента, с одной стороны, и Индией, Аравией, Китаем, Индонезией — с другой. Так Восточная Африка стала составной частью огромного и богатого средневекового торгового восточного мира.

Этот бурный рост стимулировался еще и новой волной миграции из мусульманского мира. Если сподвижники Ибн Марвана прибыли в Зиндж, спасаясь от династических войн периода возвышения ислама, то новые переселенцы попали в Савахил в роли беженцев из стран, оккупированных татаро-монголами. Среди них было множество выходцев из Ирана — ширазцев. Пришельцы селились на африканском побережье, брали себе в жены африканок, обращали местных жителей в ислам, приобщали их к новшествам мореходного искусства и знакомили с известными им более прогрессивными навыками торговли, обогащали их язык словами, связанными с наукой, техникой, коммерцией тех времен.

Даже став мусульманской, цивилизация суахили осталась африканской. Она возникла на земле Черного континента и была создана руками африканцев — наследниками зинджей. Залогом богатства городов побережья была торговля с внутренними районами материка, куда арабы тогда еще даже не проникли. Самые северные из этих городов-государств распространяли сферу своего влияния на довольно большую территорию: вплоть до среднего течения Таны и севера Эфиопии. В основе этих торговых связей лежала торговля железом, самобытные секреты плавки которого были открыты самими африканцами. Да и главными партнерами суахилийских городов были не аравийские султанаты, а далекая Индия, покупавшая львиную долю металла.

Похоже на то, что обитатели архипелага Ламу были первыми среди тех, кто возвысился в период «железного бума» и притока на побережье мигрантов, обладавших передовыми по тем временам знаниями и навыками. В Пате, например, в 1204 году утвердилась династия Набхани, правившая там до 1866 г. Как можно понять из «Хроник», возвышение этих выходцев из Омана произошло самым мирным образом в соответствии с существовавшим на острове традиционным правом. Сулейман ибн Сулейман, основоположник новой династии, женился на дочери престарелого правителя острова, а тот в качестве свадебного подарка передал ему свой титул фумомари. Набхани, сочтя выгодным не арабизировать его, никогда не называли себя шейхами или султанами.

Территориальная экспансия Пате, разбогатевшего на торговле, достигла своего апогея при фумомари Умари, праправнуке Сулеймана, правившем в середине XIV века. Кто бы мог подумать, но крохотный Пате контролировал тогда восточноафриканское побережье от Могадишо на севере до Великой Килвы на юге! «И получил он силу великую и завоевал много савахильских городов, — повествует о нем «Хроника Пате». — Он владел всеми этими городами… в каждый город послал он своего человека, чтобы управлять там от его имени».

В другом документе тех лет рассказывается о том, что султан Умари «был падок до денег и поэтому поощрял торговлю, вынуждая людей совершать далекие путешествия в Индию. Таким образом он очень успешно приумножал свои богатства». Китайские авторы говорят о визитах восточноафриканских моряков в Кантон. В обратном направлении из этих же стран в подвластные Пате города шли доу и джонки, груженные коврами, бархатом, шелками, пряностями, фарфором.

Муссоны наполняли паруса мирных кораблей. Средневековые купцы Востока не стремились к захватам, не бряцали оружием. Они довольствовались тем, что в наше время принято называть «взаимовыгодной торговлей».

И торговля приносила свои плоды. Города богатели, застраивались каменными домами. Были, конечно, в городах и ремесленники, и голытьба. Но они жили в просторных глинобитных постройках, одевались в привезенные из Индии пестрые ткани и не знали, что такое голод. Десятки, сотни кораблей под флагами самых разных стран Востока собирались у причалов восточноафриканских городов-портов — свободных, мирных, процветающих.

Это поразило, обескуражило посланцев христианского короля, но не остановило их руку, державшую меч, занесенный над суахилийскими городами.

Но Ламу, один из древнейших среди них, чудом уцелел…

Глава сорок восьмая

…Солнце выкатилось из-за океана, спрятались крабы, и появились чайки, с криком принявшиеся за рыбную ловлю. Из прибрежных хижин вышли бородатые, в ярких клетчатых юбках мужчины. Пересекли пляж, забрались на борт доу, увидев меня, удивленно подняли брови, спросили по-арабски: «Ты что, белый, бездомный?» Я объяснился, как мог. Бородачи заулыбались и, дружески помахав мне на прощанье рукой, принялись чинить паруса.

Когда я добрался до города, он уже проснулся, хотя часы на набережной показывали начало первого. Часы были солнечные, сооруженные еще в старые добрые времена. Это единственные часы во всем городе. По ним до сих пор живет Ламу. А показывают они суахилийское время, отсчет которому ведется с восхода солнца, «просыпающегося» в этих широтах ровно в шесть. На моих наручных часах было четверть седьмого.

— Бвана Кулики, — неожиданно донеслось мне в спину из открытой двери музея. — Бвана комиссар увидел мою запись о вашем визите и просит зайти к нему, — сообщил мне вчерашний знакомец, полицейский. — Он сейчас здесь, в музее.

Комиссар помнил меня не столько как лицо официальное, сколько как «жертва» ночной автомобильной катастрофы, в которую он как-то попал на шоссе, соединяющем побережье с Найроби. Случилось так, что я проезжал мимо его разбитой машины первым, предложил свою помощь и подвез до столицы.

— Что, тянет под старую крышу? — поздоровавшись, осведомился я.

— Дела есть под старой крышей — передача имущества. Вы же помните, что последние годы хотя дом этот и именовался комиссариатом, но больше походил на музей. Многие экспонаты, что его украшают сейчас, находились на тех же местах под надзором полиции. Кое-что еще меня просили одолжить для выставки в Западной Европе. Теперь возвращают мне, а я — музею. Вот сегодня, с утра пораньше, хочу водворить на законное место сиву.

С сивой я был «знаком» еще до ее европейского путешествия. Это — музыкальный рог, традиционный духовой инструмент многих прибрежных племен, со временем приобретший на архипелаге ритуальное значение и ставший символом правителей Пате и Ламу.

— За обладание этой сивой, вырезанной из двухметрового бивня слона, украшенного затейливой резьбой и бронзовыми аппликациями, шла непрекращающаяся борьба между Пате и Ламу, — рассказывал комиссар. — На первых порах сива оказалась в руках у Набхани. Но предание гласило: править архипелагом и подвластными ему землями могут только те, кто владеет сивой.