Черный феникс. Африканское сафари, стр. 57

— Так что если верить легендам и библейским источникам, то история нашего Аксума насчитывает по меньшей мере тридцать веков, — прервал мои размышления Цегай Гебейбеху. — О том же говорят и церковники. Они рассказывают, что, достигнув зрелых лет, Менелик отправился на поклон к своему мудрому отцу. Возвращаясь от Соломона, он похитил из его иерусалимского дворца одну из главных святынь, заветный ковчег. Монахи уверяют, что ковчег этот по сей день хранится в одном из подземных святилищ храма Цыйон. Многие верят, что и могила легендарного Менелика находится в городе. Именно по этой причине Аксум считается «религиозной столицей» Эфиопии, центром нашего христианства.

Чем больше я слушал старого дабтару, тем яснее мне становилось, что он никак не может отрешиться от прежней официальной, библейской версии происхождения Аксума. Говорить с ним о сабейцах было бесполезно. Но последний вопрос, ответ на который мог бы подтвердить мою догадку о том, что даже традиционно образованные эфиопы недоумевают, почему в центре святого города христиан доминируют явно языческие хаулти, я все же задал…

— Можно ли говорить о существовании какой-либо связи между выдающимся значением этого города для верующих и тем, что гигантские стелы появились именно в Аксуме?

— Даже здесь, в этом подземелье, в тверди базальта высечены кресты, — подумав, говорит дабтара, поднося свечу к заплесневелой каменной стене. — Вот один крест, а вот еще — типичные коптские кресты, какие встречаются по всей Эфиопии. Но когда они были выбиты — одновременно ли с возведением стел или, что вероятнее, значительно позже, — неясно. На протяжении веков окруженная со всех сторон иноверцами христианская Эфиопия испытывала очень сильное влияние соседних религий. Вы обратили внимание на форму наверший стел? И их очертания, и изображения луны и солнца, венчающие обелиски, свидетельствуют о связи этих великанов с культами небесных светил. Не исключено, что стелы возводились правителями Аксума для отправления религиозных культов. Во всяком случае, я уверен лишь в одном: в монастырских библиотеках и архивах, в еще неизвестных надписях на стенах храмов, скрытых от глаз ученых более поздними наслоениями, разгадка происхождения хаулти будет найдена. Я слышал, что много нового дали археологические работы, которые ведет вокруг Аксума месье Фрэн. Он сейчас работает где-то в окрестностях Аксума — то ли в Ехе, то ли среди холмов Хаулти-Мелазо.

Глава тридцать третья

«Фрэн» — так на американский манер здесь называют француза Фрэнсиса Анфре, долгое время занимающего пост директора Археологического музея в Аддис-Абебе. В отличие от обитателей рифтовых долин, совершенно равнодушных к черепкам и черепам — находкам семейства Лики, эфиопы очень заинтересованно относятся к археологическим свидетельствам своего прошлого. Нередко именно подсказки простых крестьян, «где копать», наводили археологов на нужный след и приводили к интереснейшим открытиям, результаты которых тут же становились всеобщим достоянием и подымали популярность Фрэна. Достаточно спросить встреченного: «Где работает Фрэн?», как вам тут же дадут ответ.

«То, что Анфре сейчас в Аксуме, многому поможет», — подумал я, выходя из подземелья по узкому проходу, слабо освещаемому свечой дабтары.

Если бы не стелы, купола церквей и множество снующих по улицам монахов — из десяти тысяч аксумитов примерно тысяча — служители культа, — то трудно было бы предположить, что Аксум занимает особое место среди городов Эфиопии.

Пыльные, выжженные солнцем улочки, припорошенные красной пылью. Неказистые глинобитные домишки и конусообразные деревенские хижины-тукули в самом центре города. Огромный шумный базар, где изнывающие от жары торговки и торговцы под разноцветными зонтиками, стараясь перекричать друг друга, предлагают огромный ассортимент товаров, начиная от горсти перца и кончая караваном верблюдов или отарой овец в сто голов. Вереница женщин и детей с ведрами и бидонами на голове, вышагивающих к одному из немногих в Аксуме большому колодцу, вернее, кранам с питьевой водой. Около них всегда очереди, крик, гомон, рев ишаков и мычание верблюдов. И как раз наискосок — отполированные веками стелы, уходящие в голубое небо…

Напротив, где под солнцем сверкал огромный купол нового собора Святой Марии, сотни две монахов в белых длинных одеяниях, сопровождаемые служками, державшими над их головами огромные разноцветные зонты-балдахины, совершали какую-то церковную процессию. Потом зонтики закрылись, монахи скрылись в дверях церкви, и оттуда, из христианского храма, послышались звуки барабана и систра, а дабтары пустились в священный танец. Его участников освещали зажженные служками факелы: словно языческий костер проник под своды Цыйона.

«Здесь сумели эфиопизировать даже христианство, всегда и всюду придававшее «свое» лицо культурам целых стран и народов, — подумал я, наблюдая за плясками. — Так неужели могла противостоять этому всепоглощающему влиянию Африки горстка древних сабейцев, переселившихся на эфиопскую землю, оторвавшихся от своей аравийской родины, но со всех сторон окруженных кушитскими народами?»

Конечно, не следует преуменьшать значение того первоначального импульса к развитию, который дали южноаравийские колонисты местным народам. Но в то же время археологические, палеоботанические и историко-лингвистические данные, которыми располагает современная наука, не дают нам права смотреть на кушитов как на неких «дикарей», которые все блага цивилизации тех времен получили исключительно из рук пришельцев.

Действительно, значительная часть кушитов жила примитивным собирательством смол, рядом с ними, судя по свидетельствам античных авторов, обитали «ихтиофаги» — рыбоеды. Однако большая часть кушитских народов пунтийского периода уже была скотоводами и знала земледелие. В первом тысячелетии до н. э. оно было уже довольно сложное, с террасированием горных склонов, искусственным орошением полей и даже применением пахоты на быках. И египетские фараоны, и цари Напаты-Мероэ стремились во что бы то ни стало подчинить кушитов своему влиянию, поставить под свой контроль караванные пути, которые через эфиопский север соединяли Нил с Красным морем. Однако их попытки оказались тщетными.

Эти же пути, очевидно, в первую очередь интересовали и южноаравийцев в Тропической Африке. Во всяком случае, переплыв Красное море, они начали подниматься на плато Тигре, двигаться в направлении Мероэ. Скорее всего, свою главную цель они с самого начала видели в налаживании посреднической торговли между аравийской родиной, с одной стороны, и нильскими цивилизациями — с другой. Именно в этом направлении — с северо-востока на юго-запад шли в глубь территорий, населенных кушитскими племенами, сабейцы, оставляя на эфиопской земле свои надписи, памятники, сооружения.

По ним мы можем судить о том, что южноаравийские переселенцы принесли в Эфиопию. Это — семитский язык и письменность, формы государственной жизни, монументальная храмовая архитектура, навыки караванной торговли.

Когда это произошло? Самые древние сабейские надписи датируются в Эфиопии VII — началом V века до н. э. А из надписей, найденных в Аббу-Панталевон и Хавила-Ассерау — крайних западном и восточном пунктах территории, на которую распространялось сабейское влияние, следует, что в Северной Эфиопии в конце этого же века существовало сильное государство… Смогли бы его столь быстро создать немногочисленные сабейцы, которые к тому же вели себя в Африке, судя по всему, не как завоеватели, а как мирные переселенцы? Или это государство существовало уже давно, но стало известно нам с V века лишь потому, что на его территорию впервые проникли носители письменности?.. Недаром имена его правителей эфиопские, а не сабейские.