Черный феникс. Африканское сафари, стр. 41

Одни только посвященные не участвовали этим вечером в веселом пиршестве. Придя в себя после операции, они скрылись на несколько дней в материнских хижинах, разукрашенных в честь новоиспеченных моранов зелеными ветвями ююбы. Дней десять юноши, пока совсем не поправятся, будут лежать дома, и никто, кроме матерей, приносящих им парное молоко, не может их видеть.

Затем, окончательно окрепнув, юноши распишут свои лица пеплом и сплетут огромные венки-короны из перьев страусов и турачей. Моранов в таких нарядах называют о-сиполиоли — «недавно посвященные». В первую ночь полнолуния о-сиполиоли соберутся на площадке, где сделались моранами, и услышат от своих ил-пирони последние наставления, необходимые взрослому мужчине. Они узнают, что, поскольку они принадлежат к одной возрастной группе и считаются друг другу «братьями», они не могут жениться на сестре своего друга. Браки между их детьми также противоестественны, так как для детей своих сверстников — все они «отцы». О-сиполиоли узнают так же, как можно любить девушку, не имея от нее детей, и получат от наставников «любовные» лук и стрелы, а также черную тогу «морана, ищущего подругу».

Когда все о-сиполиоли обзаведутся подругами, они вновь собираются в месте своего посвящения, сбривают с головы волосы, успевшие вырасти после инициации, и начинают именоваться илбартони — «бритоголовыми». Это и есть младшие мораны. Отныне они имеют право носить красную тогу — одежду мужественных, щит и длинное копье. Только древко у их копья коричневого цвета, а у старших моранов — черного. Через несколько месяцев их волосы отрастут настолько, что их уже можно будет заплетать в длинные тонкие косички и делать из них замысловатые прически. Такие прически свидетельствуют о том, что младший моран уже имеет определенный стаж и что ему пора доказать свое мужество.

Теперь воины сами ищут случая проявить удаль и отвагу, доказав своей подруге, что она не ошиблась в избраннике, а старшим моранам — что они способны достойно заменить их. Раньше, во времена торговли живым товаром, лучшим способом доказать свою смелость было «смочить» копье кровью работорговца. Потом мораны у самбуру начали довольствоваться поединком со львом. Сейчас для того, чтобы прослыть настоящим мораном, можно никого не убивать, но принять участие в десятке успешных рейдов за скотом. И чтобы прослыть мужчинами, мораны устремляются на земли соседних племен и порой без всякой надобности угоняют у них коров…

Доказать нилотам, что это противозаконно, никто не может. «Когда мы пришли на эти каменистые равнины с севера, у местного населения не было ни коров, ни коз, ни верблюдов. Весь домашний скот в округе произошел от пригнанного нами скота и поэтому принадлежит нам», — заявляют самбуру.

Но ближайшие соседи самбуру — скотоводы-туркана, живущие там, где кончаются зеленые горы Кулал и вновь начинаются черные вулканические пески и туфы, не желают уступать им приоритет в обладании первой коровой. Они тоже пришли с севера, пригнав из своего нильского очага тысячные стада. Как гласят легенды туркана, до их появления немногочисленные аборигены занимались по берегам Бассо-Нарок лишь охотой и собирательством. Поэтому туркана уверены, что коровьи и верблюжьи стада на севере Кении ведут свою родословную именно от скота, принадлежавшего в те далекие времена им.

Так возникают бесконечные конфликты, племенные стычки, во время которых огромные, в тысячи голов стада переходят от одного племени к другому. Неразрешимый ныне вопрос: «Кому принадлежала первая корова на берегу озера Рудольф?», уходящий своими корнями в племенную историю, стал сегодня чуть ли не главным фоном внутриполитического положения на севере Кении и Уганды, на юге Судана. Почти ежемесячно газеты сообщают о «рейдах» нилотов вдоль побережья нефритового озера…

Ремесленники или кудесники?

Глава двадцать четвертая

Несколько лет я пытался найти нить, которая привела бы меня к современным следам древней железной культуры в Африке. В Мероэ, который нередко называют «Бирмингемом древней Африки», я видел лишь очень старые, десяти метровой высоты груды шлака — свидетельства некогда могучей цивилизации, существовавшей на территории современного Судана в VI–IV веках до н. э. На суахилийском побережье — в деревнях вокруг Момбасы, Малинди, Багамойо, в тех местах, откуда, по словам средневековых географов, поставляли черный металл в Аравию и Индию, сегодня бородатые старцы в чалмах качают головами и сетуют, что заводское железо заставило местных кузнецов забыть свое искусство.

Длиннющие копья, которые в Уганде сбывают доверчивым туристам как «древнее оружие», на самом деле изготовлены в городах из рессор выброшенных на свалку автомобилей. В Заире я набрел на целую лесную деревню, чье население некогда принадлежало к привилегированной «гильдии кузнецов». Теперь же в деревне живут только женщины да дети, все мужчины подались на заработки на медные шахты. Кое-где еще сохранились ямы, где некогда плавили металл. Но человека, который мог бы показать весь процесс древней плавки, так и не нашлось.

Не увенчались успехом поездки к готтентотам Ботсваны, к малавийским ангони, плавание на пироге по Замбези через землю баротсе. Все те, кто раньше жил ремеслом металлургов и кузнецов, теперь считали за счастье найти на дороге гнутый гвоздь.

Я начал склоняться к мысли, что древняя африканская металлургия — лишь достояние истории, что в наши дни уже нельзя увидеть это овеянное легендами и мистикой таинство, в результате которого полуобожествленный «хозяин железа» превращает рыхлую болотную руду в блестящий твердый металл…

Но вот на замбийском берегу озера Танганьика, в Касаба-Бей, где расположено управление недоступного для туристов Национального парка Сумбу, я познакомился с Пэтом — ученым-биологом, который, наверное, полжизни провел летая на своем вертолете над здешними болотами. Он вел наблюдения за саранчой на территории, зажатой между двумя озерами — замбийским Мверу-Вантипа и танзанийским Руква. Прибрежные плавни этих водоемов слывут одним из главных рассадников красной саранчи. В тревожные для Центральной и Южной Африки 1985–1987 годы, когда на смену засухе пришли сильные дожди, прожорливые акриды там настолько размножились, что угрожали уничтожить около половины урожая всего южноафриканского региона.

Поэтому за саранчой здесь постоянно ведется неусыпная слежка. Стоял март. Для Пэта это была самая страдная пора: он следил за местами, где саранча формирует свои грозные войска, подвозил туда ядохимикаты, опрыскивал ими районы главных скоплений насекомых.

Я обрадовался возможности полетать вместе с ним над этим огромным и недоступным большую часть года краем, изолированным от всей Замбии болотами, да еще и на такой высоте, с которой можно разглядеть даже саранчу. Это было тем более интересно потому, что незадолго до своей кончины в этих местах побывал Д. Ливингстон. Во времена великого шотландского путешественника район этот был густо заселен, на протекавшей неподалеку многоводной и бурной реке Луфубе существовали мосты, на пути попадалось множество деревень. Но что самое интересное — во всех окрестных селениях плавили металл. Богатый болотными рудами край — от южного берега Танганьики до топей озера Бангвеулу — еще в середине прошлого века славился своими кузнецами.