Черный феникс. Африканское сафари, стр. 114

По ночам, повинуясь приказу старейшин, тысячи людей, живших в золотоносных районах, снимались с насиженных мест, оставляя белых пришельцев без рабочих рук.

— Кое-где еще сохранились следы брошенных тогда рудников, деревень и ярмарочных центров, — говорит Антонио. — Ведь шона большую часть своих строений сооружали из камня, и поэтому хоть фундаменты их в некоторых местах уцелели. Хотите посмотреть?

Я с готовностью соглашаюсь: ведь район, который мы сейчас проезжаем, известен как восточная периферия огромной зоны средневекового каменного строительства. Ренделл-Макайвер назвал эту зону «огромным музеем африканской архитектуры под открытым небом». Совсем неподалеку от нас, на территории Республики Зимбабве, находится древнее селение шона Пеньялонга, каменные сооружения которого произвели на ученого не менее внушительное впечатление, чем руины Зимбабве.

Земляные работы проводились здесь на огромной площади в 65 тысяч квадратных километров в таких размерах, что кое-где они совершенно изменили весь облик местности. Уступы искусственных террас, достигающих порою в ширину 5 метров, вытянулись по склонам долины Пеньялонга на 4–5 километров. На дне долины земля повсюду в среднем вынута на полметра. Нетрудно подсчитать, что при подобных масштабах землеустроительства с каждого квадратного километра долины было перемещено вверх, на террасы, минимум полмиллиона кубов плодородной земли. Всего же для сооружения искусственных уступов для полей и прокладки к ним оросительных каналов здесь было перенесено несколько сот миллионов тонн земли и камня. Лишь создатели великих египетских пирамид могут тягаться с предками современных шона грандиозностью своих дел. Недаром же Ренделл-Макайвер писал, что от Пеньялонга и далее на восток, в сторону Мозамбика, лежит обширная территория, где трудно пройти и десяток шагов, не наткнувшись на сооружение из камней.

— С каменной архитектурой шона мы познакомимся чуть позже, — говорит Кошта, когда, покинув машину, мы начали пробираться вверх сквозь заросли густых кустарников. — Что же касается остатков сооружений из камня, имевших сугубо хозяйственное назначение, то далеко ходить не надо. Они перед нами.

Мы выходим на неширокую плоскую площадку, от которой по склону поднимается нечто вроде гигантской лестницы. Почти все поросло колючими акациями и причудливыми, канделябровидными молочаями, но даже они не могут скрыть того, что естественный рельеф склона некогда был изменен вмешательством человека.

— Террасы? — не без доли сомнения говорю я.

— Конечно! Да еще какие! Землю сюда приносили в мешках из козьих шкур снизу, где она намного плодороднее. Поэтому, опасаясь, что дожди смоют драгоценную почву или, не приведи господь, эрозия вообще разрушит террасированный склон, его укрепляли каменными барьерами.

Мы идем вдоль одного из таких барьеров, а по сути дела — каменной стены. Идем сто, двести, триста метров… Террас же, нависших одна над другой, а следовательно, и каменных стен здесь восемь. Кое-где еще сохранились выложенные каменными плитами каналы и запруды, по которым в засушливое время воду пускали на поля. Длина этих каналов, как утверждает Антонио, превышает три километра, а глубина редко меньше метра. Он же показывает мне остатки некогда переброшенного с одного холма на другой акведука, с помощью которого вода поступала в деревню. Осматриваем едва различимые фундаменты жилых строений, поросшие колючей травой следы каменных заборов и стен, некогда окружавших всю деревню.

— На сооружение этих террас и каналов, разбросанных на огромной территории, равной по площади иному европейскому государству, затрачен колоссальный труд, — не без гордости продолжает рассказ историк. — Здесь мне всегда вспоминаются слова Бэзила Дэвидсона, который писал, что впечатление от успехов древних жителей этого района тем более огромно, если учесть, в каких условиях существовали здесь люди. Сохранившиеся остатки их материальной культуры рисуют народ, который создал цивилизацию, пусть грубую и простую, но вполне заслуживающую этого термина.

— Нечто подобное, если только не принимать во внимание характер каменной кладки, — и террасированные поля, и каналы, и акведуки — я уже видел в Кении, на землях народов элгейо, мараквет и покот, — говорю я. — Только там эти древние сооружения зачастую еще поддерживаются крестьянами и «работают» на них. А это покинутое ндау селение в общих чертах очень напоминает танзанийскую Энгаруку.

— Я не вижу ничего особенного и удивительного в таком сходстве, — немного подумав, отвечает Антонио. — Подобно тому как на побережье развивалась единая суахилийская цивилизация, так и во внутриконтинентальных районах Африки формировалась единая цивилизация, с носителями которой и поддерживали связи прибрежные купцы. Мы называем эту цивилизацию азанийской и считаем ее наследницей достижений Аксума и других великих древних африканских государств. Шона — это не народ-вундеркинд, а всего лишь частица этой цивилизации.

Взбираясь вверх по террасам, словно по гигантским ступеням, мы выходим на вершину холма, а затем по его противоположному склону спускаемся в небольшую, со всех сторон зажатую горами, засушливую и поэтому почти совершенно лишенную растительности котловину. Честно говоря, я бы не обнаружил в ней ничего примечательного. Но опытный глаз Антонио, проведшего не один сезон в археологических партиях, распознал на дне котловины и следы «колодцев», с рытья которых африканские рудознатцы начинали освоение месторождения, и обрушившиеся своды кровли, и отвалы пустой породы по краям. Указал мне Антонио и на небольшой перевал, через который золотоносную руду носили промывать к ручью.

— Ныне на землях Мономотапы выявлено около 90 тысяч золотоносных мест, где осуществлялась добыча желтого металла. А в междуречье Замбези и Лимпопо обнаружены десятки тысяч заброшенных рудников по добыче железа, — увлеченно рассказывает Антонио. — Здесь, в Западном Мозамбике — в Манике, Киесанге, Китеве и Седанде, существовала поистине рудниковая цивилизация. Стук железных кайл и отблеск каменных плавильных печей составляли здесь в средние века столь же важный элемент, как и железные дороги в Европе XIX века.

Но в уродливой экономической ситуации, созданной португальцами, торговля и добыча металла, служившие ранее величию Мономотапы, обернулись своей противоположностью. Народ первым понял это и поднялся на борьбу, которая по своим формам не имела прецедента в многовековой истории Африки. Для того чтобы удержаться у власти и окончательно не потерять авторитета в глазах соплеменников, мутапе Педру не оставалось ничего иного, как сверху легализовать инициативу низов. В 1683 году его гонцы разнесли по всей стране приказ закрыть все рудники и под страхом смерти прекратить добычу золота. Один из португальских документов тех лет свидетельствует: «Предательство и черное колдовство, ранее рассматривавшиеся как самый тяжкий грех, теперь считаются куда меньшим преступлением, чем работа на руднике. Жестокому наказанию — чаще всего смерти — подвергают не только нарушителя приказа мутапы, но и его родителей и детей. Люди боятся даже подходить к местам, где раньше добывалось золото, и в ужасе разбегаются при упоминании об этом металле».

Из одной легенды шона в другую переходит сюжет о том, как некая прекрасная девушка, готовясь выйти замуж, вспомнила о бытовавшем среди маника древнем поверье: если закопать в землю самородки желтого металла, то после дождей под землей появится «большой урожай» золотистых блесток. Желая иметь к свадьбе красивые украшения наподобие тех, что начали носить знатные женщины в Зимбабве, девушка собрала целый горшок самородков и уже начала было закапывать их в землю, когда за этим занятием ее застала мать. Тотчас же созвала она соплеменников, раскрыла им страшное преступление дочери и первой бросила в нее камень. И как ни плакала и ни молила о пощаде прекрасная девушка, соплеменники забили ее камнями до смерти.

Глава шестьдесят девятая