Хельмова дюжина красавиц. Дилогия (СИ), стр. 121

Вот только год затянулся на десять.

И если бы не проклятье, то… как знать, хватило бы у Лихослава духу расстаться с Серыми землями? Стоит ли врать себе, что вернуться не тянет.

Тянет.

Есть сны и серое низкое небо, разодранное в клочья. Земля. Моховые поля и перекрученные изуродованные деревья, что застыли между жизнью и смертью. Волчий то ли плач, то ли зов…

— Почему-то мне кажется, — Евдокия спугнула видение, и Лихо судорожно выдохнул. — Что твой отец меня не одобрит.

Скорее всего, но…

— Мне плевать на его одобрение, — Лихо зарылся носом в светлые волосы.

Запах хлеба дурманил.

Живой.

И близкий, и наверное, если счастье есть, то оно именно такое…

— Только пожалуйста, — попросил он на ухо. — Не надо больше Беса канделябром бить… он, конечно, еще тот гад, но… брат все-таки.

— Посмотрим.

Евдокия улыбалась.

И призраки отступили, не перед его силой, но… им нечего было делать в этой комнате.

Глава 5

Рассказывающая о делах сердешных и всяческих страстях

Любовь — это торжество воображения над интеллектом.

Вывод, сделанный профессиональной свахой на закате ее жизненного пути

Лизанька парила на крыльях любви.

Несколько мешал факт, что любовь эту приходилось скрывать ото всех, тогда как Лизаньке хотелось обратного: чтобы каждый человек в Цветочном павильоне, в Гданьске и Познаньске, да и во всем королевстве узнал, что она, Лизанька, скоро выйдет замуж!

Именно так!

И пусть предложение пока не поступило, но Лизанька по глазам видит — уже недолго осталось. Более того, она распрекрасно понимает, что Грель медлит не оттого, что не любит — любит и говорит об этой любви красиво — но потому, что он на задании.

Вот завершится конкурс, вернет он себе истинное обличье и тогда…

…Лизанька жмурилась, представляя себе, как это будет.

Князь в белом костюме — белый ему идет, оттеняет мужественную смуглость кожи — и непременно с букетом в пять дюжин роз. Красных. Потому что белые розы по цвету с костюмом сольются, а красные — контрастно и символично.

Он встанет перед Лизанькой на колени… ладно, на одно колено, и протянет букет, умоляя принять оный знаком его преогромной любви. А когда Лизанька, смущаясь — девицам положено во время сердечных признаний смущение демонстрировать — букет примет, то князь вытащит из кармана бархатную коробочку…

…или лучше, чтобы в букете спрятал?

Лизанька призадумалась.

Мечта об идеальном предложении руки и сердца — это не просто так, она должна быть тщательно проработана.

Нет, в розах — не то, розы колются… да и как она будет искать это колечко? В каждый бутон заглядывать? Пусть лучше иначе, чтоб она с цветами стояла и смотрела на князя, естественно, со смущением, но благожелательно, взглядом подбадривая. А то ведь права маменька, мужчины — существа тонкой душевной организации, их легко смутить и оттолкнуть.

Лизаньке же замуж надобно.

Итак, князь достанет из кармана коробочку и крышку откроет, этак, мизинчиком.

Кольцо Лизанька тоже представляла себе очень даже конкретно. И не представляла — видела в одной ювелирной лавке, еще там, в Познаньске, о чем тонко ухажеру намекнула, как и о количестве роз… и про сорт надо будет сказать.

Зачем?

А потому что за воплощением собственной мечты в жизнь надобно контролировать пристально, чуть отвернешься, или розы подменят, или кольцо. Нет, ее будет идеальным, из белого золота с крупным чистой воды алмазом, окаймленным мелкими сапфирами. Простенько, дорого и со вкусом…

Жаль, что нельзя намекнуть на речь… но князь и в нынешнем обличье отличался завидной фантазией, а потому Лизанька надеялась, что с речью он как-нибудь сам справится, придумает покрасивше… например, скажет, что увидев ее, потерял покой и сон. Или что не способен дальше жить и, ежели она, Лизанька, ответит отказом, то немедля вышибет себе мозги…

Лизанька поморщилась и решительно вычеркнула эту фразу. Все-таки девичьи мечты с вышибленными мозгами увязывались слабо. Скажем, если она ответит отказом, то… то князь уйдет в монастырь.

Да, и романтично, и в живых останется. Она же, Лизанька, не зверь какой…

Но ответ даст не сразу, потому как сразу соглашаться на предложение кавалера — дурной тон. Она вздохнет, скажет, что все это — ну очень неожиданно, и она просто не понимает, как ей теперь быть… и что, конечно, слова князя ей очень льстят, но она не сможет пойти против воли маменьки и папеньки…

…нет, сможет, конечно, но князю о том знать вовсе не надобно, как и о том, что маменька всяко препятствовать не станет, а с папеньки спрос невелик. Смирится.

Как бы там ни было, но Лизанька, смущаясь еще сильней, нежели прежде, все ж ответит, что сердце ее всецело принадлежит князю, и что иного мужа она себе помыслить не могла… и еще что-нибудь в том же духе. Ей несложно, а ему приятно…

И колечко примет…

…надо будет и на размер осторожненько намекнуть, а то нехорошо получится, если заветное колечко, скажем, маловато окажется. Дурная примета.

Лизанька вздохнула и уставилась на собственные пальчики, чудо до чего бледные и изящные.

Сколько забот… а еще конкурс этот… и папенька… вздумалось ему навестить… и ведь не просто так появился, а с очередною нотацией… небось эта, черноглазая, донесла…

С-стервозина!

Ничего, Лизанька по нее тоже найдет, чего рассказать…

— Скучаете, моя прелестница? — Грель появился из кустов и с поклоном протянул Лизаньке розу. Красную. Слишком, пожалуй, красную. Надо будет сказать, что Лизаньке очень по вкусу темные, чтоб почти черные были… да, такие хорошо в букете смотрятся.

— Как можно? — Лизанька розу приняла и, поднеся к носу, вдохнула аромат. — Вы же здесь…

И взгляд долу опустила.

Грель же, обойдя лавочку, которая стояла в месте приятно уединенном, скрытом от любопытных глаз зарослями колючего бересклета, присел рядышком.

И за руку взял.

И ладонь поцеловал, а потом и каждый пальчик, и взгляд его пылкий заставлял Лизаньку то краснеть, то бледнеть, воображая себе уже не предложение, но их первую ночь…

…после свадьбы…

…свадьба Лизаньки тоже должна пройти идеально.

Платье Лизанька уже выбрала и для себя, и для подружек невесты… вот обзавидуются-то… и надобно будет репортеров пригласить, настоящих, а не как это недоразумение, с которым Лизаньку угораздило связаться… знать бы наперед, что она сама и без помощи…

— Ах, дорогая моя, скажите, о чем вы думаете? — Грель оставил левую ручку в покое и за правую принялся.

Усы его щекотали ладонь…

…и хорошо, что у князя усов нет. Не то, чтобы неприятно, но… непривычно.

— О нас…

— О нас, — томно повторил он. И замолчал, ручку Лизанькину пальцами сжимая, глядя этак, с выражением… — Вы и я, моя дорогая Лизавета… Мы созданы друг для друга… предназначены свыше…

Вот! Лизанька всегда так думала, и маменькины карты твердили то же, а папенька все упрямился. Но теперь-то и он поймет…

— Наши судьбы связаны той незримой нитью, которая…

Он говорил так пылко и страстно, что Лизанька заслушалась, а оттого и не заметила, как вдруг оказалась в объятьях князя.

— Что вы…

— Молчите, искусительница!

Молчит.

И вообще она, конечно, мечтала об объятьях, именно таких, страстных и романтичных. Не хватало, правда, пения соловья. И хорошо бы на закате… или вовсе при полной луне, а то ведь полдень почти… зато розы цветут, и розы, пожалуй, луне замена подходящая.

…и первый их поцелуй должен был быть не таким. Нет, Лизанька, конечно, в поцелуях не разбирается, но ей показалось, что нынешнему несколько не хватает нежности.

Торопливый.

Жадный какой-то… и что за манера язык в чужой рот совать? Или это так надобно? Неудобно спрашивать… девице влюбленной надлежит испытывать трепет и чтобы бабочки в животе порхали.

Лизанька прислушалась.