Багдадский вор, стр. 60

— Нет, ну ты, в принципе, вполне можешь отказаться.

— Лёва-джан, отвяжись, ради аллаха!

— Но я ж от чистого сердца… не ходи.

— И я тебе от чистого сердца, отвяжись!

— Ходжа, а ты уверен, что надо было наряжаться именно так? — уже, наверное, в четвёртый раз допытывался Лев, выравнивая на голове друга скользкую баранью требуху.

— Во все времена всегда трус и предатель обязательно был лысым! Это наша восточная традиция, и ломать её я никому не позволю, о пренебрегший образованием в медресе!

— Да у меня два института за плечами…

— Уй, молчал бы лучше! Просидел всю жизнь заколдованным в пещере у какого-то чёрного джинна с порочным именем и пытается давать советы умнейшим. Как там его звали, Дайженщину?!

— Бабудай, — поправил Оболенский, а Насреддин придирчиво осматривал себя в начищенное днище большого казана. Он был одет в самые несусветные лохмотья (его друг едва не плакал, воруя по всему караван-сараю половые тряпки!), лицо перемазано золой и жиром, а на поясе висели большие, чуть тронутые ржавчиной, ножницы.

— Мне ещё бритва нужна.

— Ходжа-а, — жалобно простонал Лев. — Ну не совсем же я память потерял — уверяю тебя, что парикмахеры так не одеваются!

— Так одеваются брадобреи! — снисходительно пояснил домулло. — Не надрывай мне сердце своими жалкими упрёками, я знаю, что делаю.

Спорить можно было долго, но толку? В конце концов Оболенский махнул рукой и больше не дёргался, глядя, как его преступный сообщник входит в роль. У Насреддина действительно были хорошие актёрские данные, и план мести коварной Марджине вступал в первую фазу действия. Для начала Лев шумно рассчитался с хозяином караван-сарая, стараясь, чтобы свидетелями его отъезда было как можно больше народа. После чего покинул территорию и тихохонько спрятался на плоской крыше той же веранды, где они обедали. А переодетый «возмутитель спокойствия» легко затерялся в толпе перемещающегося люда, дожидаясь визита багдадских стражников. Не сомневайтесь, они приехали! Пусть с опозданием, пусть уже ближе к вечеру, но десяток всадников под предводительством самого Шехмета прискакал для ареста самого популярного вора современности.

— Запереть ворота! Обыскать все комнаты! Привезти живым, а эмир собственноручно снимет с него кожу!

— Какой пыл, какая патетика, какие спецэффекты… И всё это ради меня? — невинно бормотал Оболенский, любуясь беготнёй внизу. — А как шустрят, как шустрят — дурдом на выезде!

Стражники на самом деле старались от души. Над всем караван-сараем стояла пыль столбом, дым коромыслом, ругань килограммами, а перья из перин, лирично кружась в наэлектризованном воздухе, создавали законченную картину предрождественской суеты. Бледные от ярости караванщики бессильно сжимали кулаки, глядя, как бесцеремонно раскидываются тюки с их товаром, вспарываются мешки, сбиваются замки с сундуков. Повальному обыску подверглись все, даже верблюды! Когда общий энтузиазм стражи несколько спал, к высокородному господину Шехмету подвели хозяина.

— Где Багдадский вор?!

— О смилуйтесь, мой господин, у меня в караван-сарае никогда не было воров!

— Хорошо, — на этот раз глава стражников был куда более осмотрителен, — а не было ли среди странников молодого мужчины высокого роста, с голубыми как небо глазами?

— Был! — сразу же вспомнил тот. — Но он расплатился уже часа два или три назад и ушёл за ворота.

— В какую сторону?

— Не знаю, мой господин… Я не смотрел ему вслед, ведь он честно заплатил за ночлег и плов с лепёшками.

— Дайте ему двадцать палок по пяткам, чтобы впредь знал, на кого надо обращать внимание, — ровно приказал Шехмет, но прежде, чем вопящего от горя хозяина увели, на его защиту встал невзрачный, замызганный брадобрей. Таких бродяг до сих пор можно встретить на пыльных дорогах Средней Азии, они, как перекати-поле, идут от кишлака к кишлаку, за мелкую монету или какую-нибудь еду подстригая бороды правоверных.

— О великий и благородный господин! Ты наверняка сам визирь нашего милостивого эмира, и на челе твоём видны следы мудрых мыслей! Что ты дашь бедному брадобрею, если он укажет тебе, в какую сторону ушёл голубоглазый муж с вороватыми руками?

— Если ты знаешь, где он, — говори, и получишь пять таньга! — Шехмет с нескрываемым презрением оглядел невысокого, грязного шарлатана с блестящими струпьями на голове. — Но если мы не найдём Багдадского вора в той стороне, куда ты направишь нас, — мои люди отрежут твой лживый язык твоими же ножницами!

— Всё в воле Аллаха… — бесстрашно хихикнул бродяжка, протягивая грязную ладонь, по знаку начальства один из стражников нехотя бросил в неё пять медных монет.

— Идите за мной, доблестные воины, я покажу вам дом, где прячется человек, которого вы ищете…

Нарочито прихрамывая на левую ногу, Ходжа повёл весь десяток окольными дорогами по заранее уточнённому адресу. А Лев в это время уже стучался в ворота дома Али-Бабы…

Когда я пересказывал эту историю одной моей знакомой, она была страшно возмущена. По её женской логике мстить бедненькой Марджине — чудовищно и безнравственно! Чему я учу будущее поколение мальчиков! В стране и так вечный дефицит джентльменов, а мои герои нагло бахвалятся тем, как они «кинули» бывшую рабыню. Забитую женщину феодального Востока… ага, как же! То, что на совести этой «бедняжки» сорок один труп, — это, видите ли, не проблема. Она ведь защищала дом и семью своего хозяина, а это так понятно и благородно… тьфу! Женская логика меня порой просто умиляет… Ведь люди сидели себе в кувшинах, никого не трогали, выбраться самостоятельно не могли, кто ей, садистке, мешал позвать стражу и сдать всю банду тёпленькими? Нет, ей хотелось поубивать!.. Медленно, с чувством, с расстановочкой, одного мужчину за другим… Может, тётке в личном плане не повезло, может, её в детстве мальчишки задразнили, может, ещё что — без психотерапевта не разберёшь. Но если уж у тебя с головой проблемы, так иди, лечись! А убивать лучше?! Рискую прослыть ярым женоненавистником, но в той ситуации я однозначно поддерживал Льва и Насреддина. Так что считайте — нас было уже трое…

Оболенский раз пять барабанил тяжёлым кулаком в ворота, пока мальчишеский голос изнутри осторожно не вопросил:

— Кто там?

— Сто грамм! — привычно ляпнул Лев, покосился на ослика, прикусил язык и продолжил уже совершенно другим тоном: — Это я, лучший друг Али-Бабы, арабский террорист — старик Хоттабыч! Пустите переночевать и погреться…

— Никак нельзя, почтеннейший, у моего отца давно нет друзей.

— О, так не тяни время, скажи папе, что тут пришёл ваш участковый милиционер и очень хочет с ним побеседовать по поводу табакокурения некоего несовершеннолетнего сынули, — чуть изменил голос наш герой.

Мальчик за воротами подумал, но открывать не стал:

— Всё равно не могу, уважаемый. Но не беспокойтесь, госпожа Марджина сама меня накажет.

— Слушай, у меня окончательно кончается терпение, пионер… А ну, дуй и сообщи всем, что тут явился страшно суровый и праведный мулла! Если меня и после этого не пустят — я предам вас всех анафеме и упрошу Папу Римского впредь не продавать таким невежам длительные индульгенции.

На этот раз молчание длилось гораздо дольше, а новый вопрос был поистине детским и логичным одновременно:

— Так вы там все трое?!

— Ага, причём в одном флаконе, — махнув на всё рукой, согласился Оболенский. Мальчик чему-то обрадовался, убежал, а через пару минут явился доложить, что госпожа Марджина велела никого не пускать.

— Ну ни фига себе заявочки… Что, совсем никого не пускать?

— Совсем, — грустно подтвердил ребёнок. — Она сказала, никого, кроме Багдадского вора!

— Хм… тогда отпирай! — твёрдо решил Оболенский. Эта Марджина оказалась очень неглупой женщиной, и, хотя друзья предусматривали такой разворот событий, лёгкий озноб всё-таки пробежал у Льва по рёбрам. Но отважный герой, дважды сражавшийся с пустынными гулями и не уступающий дорогу самому эмиру, не мог позволить себе даже самое слабенькое проявление страха. — Я — Багдадский вор!