Таежный тупик, стр. 27

– Тогда – доживем до нового лета – ждите козла…

Агафью такая перспектива устраивала. Понравилось ей и соображение Ерофея вертолетом перебросить со старого места пожитки.

– Вынеси все на берег. За три минуты с первой оказией летчики перебросят.

В разговоре о житейских делах пропущен был час вечерней молитвы. Старик сокрушенно побежал в избу, затеплил свечку. Но Агафья не поспешила на призывы отца. Из избушки к костру она вынесла узелок и стала показывать у огня пожелтевшую скатерть, пестрый платок, вязаный пояс.

– Мамино…

Эти «фамильные ценности» Агафья принесла еще осенью с первым мешком сухарей. Ей важно было их сейчас показать, поделиться таким понятным человеческим чувством…

В час ночи забрались мы с Ерофеем в палатку. После дневной жары было более чем прохладно. Натянули на себя свитеры и подштанники, попросили у Агафьи еще одеяло. Шум реки хорошо убаюкивал.

Утром, пока Ерофей перетаскивал с берега к хижине на лодке привезенную печку и устраивал на лабазе мешок пшена, Агафья мне показала реликвию, сохранившуюся тут от давней жизни семьи. В крапиве лежало долбленое, больших размеров корыто.

– Я в нем родилась…

Акулина Лыкова никак не могла разрешиться четвертым ребенком. Под вопли роженицы сильный в те годы Карп Лыков повалил кедр и за день выдолбил это корыто. В него налили согретой воды. В корыте Агафья и появилась на свет. Было это сорок три года назад.

– Да, корыто, корыто… – философствовал Ерофей, пытаясь вытащить из крапивы долбленку…

И услышали мы вертолет. Пока все вместе сбегали сверху к реке, вертолет уже сел на косе. Летчики предложили нам полететь – «в ближайшие дни попутных машин не будет, да и погода может прокиснуть». В две минуты мы с Ерофеем сложили палатку. И вот уже прощанье у вертолета – пожелания здоровья, орешки в карман на дорогу… Взлетаем. Упругий ветер пригибает к белой гальке лозняк. Агафья, повернувшись боком, стоит на ветру, старик же припал к валуну, держит рукою шляпу.

Подымаемся над каньоном. Мелькнула поляна с покинутой хижиной Лыковых. Две минуты полета, и летчик звуком дает сигнал: справа по борту медведь. Гляжу от ветра слезящимся глазом в открытый иллюминатор – медведь! Вершина горы. Пролетаем над зверем низко. Он устремляется вниз к кедрачам, оставляет в траве заметную борозду.

Июль 1987 г.

Кончина Лыкова-старшего

Вернувшись в марте из отпуска, я обнаружил дома письма и телеграммы: «Скончался Карп Осипович Лыков». А уже через день на вертолете метеослужбы, замерявшем запасы снега в Саянской тайге, мы летели над Абаканом.

Я первый раз видел эти места зимой. Белым холстом река стелилась между горами. Кое-где, не сдаваясь морозам, она чернела водой, кое-где по белому вился олений след. Пронизанный мартовским солнцем, суровый сибирский лес стоял по сопкам в дремотном оцепенении. В нужных местах на заданной с осени высоте вертолет обтекал горы. Мигали в кабине глазки снегомерных приборов. «Много ли навалило?» – «В среднем – по пояс, но есть места – больше двух метров», – ответил гидролог. Недоступные, непролазные, в снегах потонувшие дебри. Трудно вообразить тут очажок жизни. Но он где то есть. В ясный день пилоты находят его не глядя на карту. Сигнал: «Смотрите по левому борту!» И вот мелькнула крыша избушки с дымком из трубы, забегала рядом коза на привязи, человеческий след и проруби на реке… И вот мы уже на земле. Вертолет тотчас же исчезает. Мы стоим по пояс в снегу, слышим дробь дятла, блеяние козы и видим семенящую внизу фигурку, закутанную в три, а может, в четыре платка. Агафья! За восемь лет первый раз она встречает гостей одна.

Бросив поклажу возле порога избы, молча идем по тропинке в глубь леса. Вот оно, последнее убежище старика Лыкова: горца серой земли и над нею восьмиконечный тесаный крест. К кресту веревочкой привязано бронзовое распятие.

Агафья постояла с нами возле могилы. Не заплакала. Ерофей рассказывал: не плакала и когда шила саван, когда засыпали могилу. Но глубоко протоптанная в снегу тропинка свидетельствовала о каждодневном приходе сюда.

Как все было? Мы с расспросами не спешили. И Агафья держалась так, как будто ничего особого не случилось. Попросила помочь откопать погреб. Принесла картошки и репы. Затопила печурку. С обычным застенчивым любопытством взяла гостинцы, особо радуясь снаряжению к фонарю и лимонам – «лимоны-то я недавно во сне видела». И потом уже рассказала в мелких подробностях о кончине – о самой кончине, о похоронах и о том, что было до этого, как жили осень и зиму, о чем говорили в последний раз.

Главным событием года минувшего было строительство новой избы. В остатках старого родового для Агафьи жилья зимовать было нельзя. Летом Лыковым твердо пообещали помочь. И обещанье Николай Николаевич Савушкин выполнил. Построить избу тут было и просто и сложно. Просто потому, что лес – рядом. Сложно потому, что все до мелочи надо было сюда переправить. Хлопоты экспедитора взял на себя директор лесхоза в Таштыпе Юрий Васильевич Гусев, а сруб ставили лесные пожарники и Ерофей, на долю которого выпала, как он сказал, «медвежья работа» по заготовке бревен. И сейчас новостройка еще не пропиталась характерным лыковским духом, пахнет смолою, стены еще не закопчены, изба светла и просторна. Обращая ежедневно лицо в угол, где на полке стоят иконы, Агафья по памяти «во здравие» поминает плотников: Александра Путилова, Юрия и Николая Кокоткиных, Александра Чихачева, Петра Мохова, Ерофея Седова.

Свою часть работы Агафья сделала позже, перед самой зимой – сложила из речных валунов почти что русскую печку. Трудно было со сводами, но сметливая Агафья прикатила с берега бочку, брошенную геологами, распорола ее, своды вышли – лучше не надо. Для тепла служит переправленная сюда геологами железная печка, а кухарит Агафья у каменной – при нас испекла хлебы, в чугунке «для леченья» напарила свежих апельсиновых корок.

Карп Осипович по слабости тела в становленье избы не участвовал, но очень радовался обновке. Гладя руками стены, всплакнул: «Не придется пожить в хорошей избе». Минувшим летом он был уже дряхлым, забывчивым. Приближенье конца, видно, чувствовал и в последний раз на свой лад попытался устроить будущее Агафьи.

В конце лета прибилась к Лыковым пара единоверцев из Поти – муж и жена. Назвавшись родичами Лыковых, уговорили геологов к ним переправить.

Борода бывшего киномеханика и моленье его супруги пришлись старику по душе. Союз на жительство был заключен. Ерофей, разглядевший в пенсионерах с Кавказа искателей «чего неизвестно», предостерег: «Не крутите голову старику, житье не выйдет. Тут ведь утром – картошка, в обед – картошка, на ужин – картошка. Геологи к этому кое-что добавляют, но вас снабжать никто тут не будет». Это суждение «подселенцы» пропустили мимо ушей – «в войну не такое видали». Однако из Тупика они скоро ушли, объявившись осенью в доме у Ерофея. На вопрос, отчего же не состоялась зимовка, ответили: «Пища нам не подходит, и вера не та».

Агафья, вспоминая гостей, разногласия подтвердила: «Цё за вера у них – масло из бутылки едят, молоко сушеное едят, консерву едят. Едак-то надо в миру и жить». На том союз и окончился к обоюдной радости тех и других.

Навещал Лыковых с той поры один Ерофей. В его жизни в прошлом году случился крутой поворот. Повздорив с начальством, на старой своей работе остаться он посчитал невозможным и подался в охотники. Таежным любительским промыслом он занимался всегда и считал себя годным для охоты профессиональной. В трех часах хода от Лыковых Ерофей построил избушку и в октябре в нее перебрался. Зима показала: таежный промысел – дело тонкое, нужен опыт и знание. Пушнины добыл Ерофей раза в четыре меньше, чем взяли охотники с опытом. Ему, правда, сильно не повезло – оказался по пояс в воде и шел потом три часа к зимовке. В результате обморозил на ноге пальцы и застудил колено. Нога болела, гноилась. По всем правилам, по рации надо было вызывать вертолет. «Не позволило самолюбие – проверял капканы, надевая на одну ногу валенок, на другую – сапог». Ближайшей лечебницей для охотника стала избушка Лыковых. Врачевала Агафья свечным парафином и припарками из пихтовой хвои. Лечение было успешным – Ерофей без богатой добычи, но вместе с остальными охотниками выбрался из тайги…