Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе, стр. 93

Ай бо!

Нас встречали, будто свадьбу,
ту,
   что ждали целый век.
Нам кричали:
                  «Ай бо!..»
                              «Ай бо!..»
«Ай бо!..»
«Белый человек!..»
«Ай бо!..» —
                крик до одуренья.
«Ай бо!..» —
                всколыхнулся день.
И глядела вся деревня
на диковинных людей.
«Ай бо!..» —
                вздохи-пересуды…
А мальчишки на мосту
так шикарно белозубы,
словно —
             лампочки во рту.
«Ай бо!..» —
                пискнуть не забыли…
Сквозь тропическую слизь
ай бо,
серые от пыли,
по Нигерии тряслись.
Было душно.
Было банно.
И, предчувствуя предел,
мы сидели
              в недрах бара
посреди сплошных Отелл.
«Ай бо!..» —
                слышалось вдогонку…
Рынок
        жару поддавал!
Пышнотелая торговка
воспевала свой товар.
Нам он был не нужен вовсе.
Но смешила без конца, —
как в Одессе,
                 на Привозе, —
яростная хрипотца.
И наваливалось лето.
И лежал базар,
                    сочась.
было очень много света.
Много солнца…
А сейчас
есть официант стерильный.
И на столике – цветок.
Есть размеренный,
                         старинный,
европейский холодок.
Есть приземистое небо.
И глядящий круто вверх —
белый
        от большого снега
ай бо —
белый человек.
Лагос

Голос африканского поэта

Испуг читаю
                 в ваших синих взорах.
Слова читаю:
                  «Боже, пронеси!..»
У нас,
как у испытанных боксеров,
почти у всех —
                     приплюснуты носы.
И взгляд упрям.
И губы – в изобилье.
На внешность
                   я не жалуюсь творцу.
Ведь если б вас
так терпеливо били!
Так тщательно
                   хлестали по лицу!
Так показательно
гноили в трюмах!..
Но в гуле
             изменившейся судьбы
для вас —
велеречивых и угрюмых,
мы до сих пор —
                       как беглые рабы!..
Мы не забыли вашего урока,
цветистых притч
                       о зле и о добре.
Мы – черные.
Как пашня.
Как дорога.
Мы – черные.
Как чернь
             на серебре…
И над планетой —
                         вечною и бедной —
я возношу
свой обожженный торс.
И свято верю в то,
                         что дьявол —
                                           белый.
И в то,
         что черный —
                            бог Исус Христос.
Запомните,
глаза привычно пяля
в торжественность
                        соборной полутьмы:
чернеют не от времени
распятья!
Они
      хотят быть черными.
Как мы!..
До гроба буду
                  белою вороной
я – черный —
в ваших пестрых городах.
И все-таки, —
                   грозой пророкотав, —
взойдет мой голос
над землей огромной!

«Клубок дала волшебница…»

Клубок дала волшебница.
– Иди за ним! —
промолвила…
Тайга о чем-то шепчется.
На большаках —
промоины.
Река грозит порогами.
Пугает небо ямами.
Бежит клубочек
тропками,
где змеи
           бредят ядами.
Спешит клубочек-искорка
то льдинами,
                 то сопками.
И вдруг посмотрит искоса:
иду ли я,
способен ли?
По краешку,
                над пропастью,
над суетой,
над робостью,
над позднею охотою,
над сытою зевотою.
То по асфальту
                     бодрому,
по отблеску,
по отзвуку.
То в гору —
                будто по?д гору,
то по? морю —
                    как посуху.
По тундрам подмороженным,
по осыпям,
по насыпям,
по городам взъерошенным,
по островам неназванным
клубок веселый
                    катится…

«Надо верить в обычное…»

Надо верить в обычное.
Надо рассчитывать
                         здраво.
У поэтов
с убийцами,
в сущности,
                равная слава.
Кто в веках уцелел?
Разберись
в наслоенье мотивов…
Мы не помним
                    царей.
Помним:
были Дантес и Мартынов.
Бесшабашные,
нервные,
святые «блюстители долга».
Ну, подумаешь,
                    невидаль:
однажды вспылили —
и только!
За могильной оградою
все обвиненья
напрасны…
Пахнут
         их
            биографии
лишь
типографскою
краской.
Вот они на портретах
с улыбками благопристойными…
Так что цельтесь
                      в поэтов —
и вы попадете
в историю!