Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе, стр. 84

Баллада о бессмертии

Хотя гудят:
              «Пора!» —
изящные валторны,
забудьтесь,
              тенора!
Остыньте,
             баритоны!..
Я расскажу теперь, —
жаль,
если не сумею, —
как наш товарищ
                       пел
в двадцатом.
Перед смертью.
Он умер
           для того,
чтоб мы не умирали…
Каратели
его,
израненного,
                 брали.
Заржавленным прутом
испытывали силу.
Умаялись.
Потом
велели
         рыть могилу…
Надутый,
будто еж,
увешанный оружьем, —
«А может,
             ты споешь?..»
смеясь,
спросил хорунжий…
Луна ползла,
                 как тиф.
Безжизненно.
Сурово…
И вздыбился
                 мотив!
И прозвучало
                  слово!
Пел
     песню
             комиссар.
Пел,
выбрав гимн из гимнов.
Пел,
будто воскресал.
Пел,
голову закинув.
Пел,
будто пил вино.
Пел,
хвастаясь здоровьем.
«Мы наш, —
                 он пел, —
                              мы но —
вый мир, —
                хрипел, —
                              построим!»
Был темным,
                 как земля.
И мокрым,
              как из бани.
Пел,
еле шевеля
разбитыми губами.
Шептал слова
                  не в такт,
упрямо повторялся…
И получалось так,
что он не пел,
а клялся!
Литые фразы
                  жгли,
с зарей перемежаясь…
Хорунжий крикнул:
                          «Пли!»
А песня
про-дол-жа-лась.
Была грозе
              сродни,
светилась
и трубила!..
В руках у солдатни
плясали
           карабины.
Дрожали молодцы —
ни стати
и ни прыти…
Великие певцы,
пожалуйста,
               замрите!..
Пусть видит комиссар,
как в озаренье алом
встает
        высокий зал
с «Интернационалом»!
И солнечно в судьбе.
И ощущаешь гордость.
И веришь,
              что в тебе —
тот
    комиссарский голос!

«Если разозлишься на меня…»

Если разозлишься на меня
так,
что скажешь:
                 «Кончено!» —
сполохи полярного огня
вспыхнут озабоченно.
Подползут, чтоб вымолить
                                    «прости!» —
дальние,
незваные, —
железнодорожные пути
и пути трамвайные.
Если разозлишься на меня —
полдень переломится.
Горькими
             иголками
                         звеня,
лес
тебе поклонится.
Степь
       не даст зазеленеть росткам,
сделается вязкою.
Горы упадут
                к твоим ногам,
ледниками звякая.
Если разозлишься на меня,
выдохшись и выстрадав,
звезды в небе
                  среди бела дня
будто слезы
выступят.
Будут повторять:
                      «Ты не права!..»
ветер —
           дымной прядкою,
тучи —
          громом,
шелестом —
                 трава,
и дрожаньем —
                     радуга.
Будут миру
              предвещать беду
черные ущелья…
А сначала
             я к тебе
                       приду.
Сам.
Просить прощения.

«Ожидаю ночи, как расстрела…»

Ожидаю ночи,
                    как расстрела.
Я приговорен.
Глаза
       пусты.
Надеваю
            тихо и смиренно
душную повязку темноты.
И еще не верю в эти строки.
И уже других не признаю.
Я на полпути,
на полдороге
к сонному
              тому
                    небытию.
Близится,
             подходит,
                          наступает,
стрелкою секундною звеня.
Включена моя вторая память.
Вот он я.
И вроде
           нет меня.
А вокруг —
молчание немое,
смесь
       из воскресений и суббот.
И плывут
             по медленному морю
жалкие соломинки забот.
Я за них хватаюсь обалдело.
Я тону в горячечном бреду…
Ожидаю ночи,
                    как расстрела.
Утра,
как помилованья,
жду.