Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе, стр. 158
Дети наши
Жизнь
то радует, то настораживает.
Но, вдыхая наш табачный чад,
дети ни о чем у нас не спрашивают.
Только смотрят.
Смотрят и молчат.
Не проймешь их
спорами и книгами.
Смотрят дети, начиная жить.
И молчат.
И никакими криками
их молчания
не заглушить.
«Славно карты выпали!..»
Славно карты выпали!
Действовать пора…
Выборы,
выборы —
взрослая игра…
Долг давайте выполним, —
это так легко…
(Говорят,
что к выборам
выбросят пивко.)
Выборы,
выборы.
Урна в уголке.
(В бюллетене выданном
три кота в мешке…)
Жизнь проходит празднично,
нервно и смешно.
Ах, как это правильно,
что нам
не дано
выбирать родителей, —
бог подаст.
И руководителей
чужих
государств.
Сказочка
Жил да был.
Жил да был.
Спал, работал, ел и пил.
Полюбил.
Разлюбил.
Плюнул! —
снова жил да был…
Говорил себе не раз:
«Эх, махнуть бы на Кавказ!..»
Не собрался.
Не махнул…
Лямку буднично тянул.
Жил да был.
Жил да был.
Что-то знал да позабыл.
Ждал чего-то,
но потом —
дом, работа, снова дом.
То жара,
то снега хруст.
А почтовый ящик пуст…
Жил да был.
Грустил.
Седел.
Брился.
В зеркало глядел
Никого к себе не звал.
В долг
не брал и не давал.
Не любил ходить в кино,
но зато смотрел в окно
на людей
и на собак —
интересно, как-никак.
Жил да был.
Жил да был.
Вдруг пошел —
ковер купил!
От стены и до стены
с ворсом
сказочной длины!
Красотища —
Бог ты мой!..
Прошлой слякотной зимой
так,
без видимых причин —
умер,
отошел,
почил…
Зазвенел дверной звонок.
Двое
принесли венок
(от месткома)
с лентой рыжей…
(Вот под этой ржавой крышей,
вот под этим серым небом
жил да был.)
А может, не был.
«В этой медленной осени чисто, просторно, легко…»
В этой медленной осени
чисто,
просторно,
легко.
В ней
особенно слышным
становится каждое слово.
Отдыхает земля.
И плывут облака высоко.
И вдоль улиц деревья
подчеркнуто рыжеголовы.
В этой осени варят варенье
и жарят грибы.
В ней
с лесною опушкой прощаются,
будто навечно.
Затеваются свадьбы.
Идет
перестройка судьбы.
Из шкафов достаются
забытые теплые вещи…
А туманы все чаще
ползут с погрустневшей реки.
И на рынках
заманчиво высятся
дымные горы.
И гордятся загаром
недавние отпускники.
И убавился день.
И прибавилось
мокрой погоды…
В этой осени
есть еще множество
горьких примет:
в ней,
как будто в театре абсурда
на призрачной сцене,
до сих пор к перелету готовятся
стаи ракет,
этот город и улицы эти
держа
на прицеле.
Общежитие
Ау,
общежитье, «общага»!
Казнило ты нас и прощало.
Спокойно,
невелеречиво
ты нас ежедневно учило.
Друг друга ты нам открывало.
И верило, и согревало.
(Хоть больше гудели,
чем грели
слезящиеся батареи…)
Ау, общежитье, «общага»!
Ты многого не обещало.
А малого
мы не хотели.
И звезды над нами летели.
Нам было уверенно вместе.
Мы жить собирались
лет двести…
Ау, общежитье, «общага»!..
Нас жизнь развела беспощадно.
До возраста
повыбивала,
как будто война бушевала.
Один —
корифей баскетбола —
уехал учителем в школу.
И, в глушь забредя по малину,
нарвался
на старую мину.
Другого холодной весною
на Ладоге смыло волною.
А третий любви не добился
взаимной.
И попросту спился.
Растаял
почти незаметно…
А тогда
все мы были бессмертны.