Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе, стр. 116
Стол находок
Обращайтесь в Стол находок!..
На краю Москвы
ждет хозяина,
нахохлясь,
чучело совы.
Чемоданы ждут владельцев
(будто вор —
порук).
Есть коляски – без младенцев.
Пиджаки – без брюк.
Много-мало,
худо-бедно:
в масле и в пыли
сорок три велосипеда
выгнули рули…
А на полках —
что угодно! —
целый магазин.
Вот —
на что уж не иголка —
холодильник «ЗиЛ».
Глобус,
панцирная сетка,
пачка конфетти…
А еще —
четыре сердца
(новые почти).
Чертежи в чехле картонном.
Кованый сундук.
И мужчина,
под которым
надпись:
«Верный друг».
Замысел стихотворенья.
Дым от папирос.
И —
потерянное время —
ремешки вразброс.
Ждет оно,
остановившись,
часа своего…
Чья-то найдена невинность
в ЦПКиО.
Найден радужный осколок
чьих-то пылких
чувств…
Обращусь я в Стол находок!
Срочно обращусь!..
– Люди!
У меня потеря
вышла на пути.
Молодость свою
нигде я
не могу найти.
«Снег увозят машины. Увозят раннею ранью…»
Снег увозят машины.
Увозят раннею ранью.
Тяжко машинам большим
от горбов темно-синих.
Снег машины увозят…
и где-нибудь в Ленкорани
на килограммы
снег продают
в магазинах.
Снег увозят машины
в далекое жаркое лето.
Пальмам – на страх.
Детским садам —
на забаву…
Снег увозят машины.
А может быть, кто-то
где-то
задумал построить
огромную
снежную бабу.
Отец и сын
М. Магомаеву
Бывает, песни не поются
ни наяву и ни во сне.
Отец хотел с войны вернуться,
да задержался
на войне.
Прошло и двадцать лет, и больше…
Устав над памятью грустить,
однажды сын приехал в Польшу —
отца родного
навестить.
Он отыскал его.
А дальше —
склонил он голову свою.
Уже он был
чуть-чуть постарше
отца,
убитого в бою…
А на могиле,
на могиле
лежали белые цветы.
Они сейчас похожи были
на госпитальные бинты.
И тяжело плескались флаги.
Был дождь
крутым и навесным…
И к сыну подошли поляки.
И помолчали вместе с ним.
Потом один сказал:
«Простите…
Солдата
помнит шар земной.
Но вы, должно быть, захотите,
чтоб он лежал
в земле родной?»
Шуршал листвою мокрый ветер.
Дрожали капли на стекле…
И сын вполголоса ответил:
«Отец и так в родной земле».
Латышские стрелки
Бе?рзини,
Спро?гисы,
Кля?вини…
Годы людей переплавили.
Перемололи.
Прославили.
Перетряхнули.
Расслабили.
И разделили их надвое
не по богам,
не по нациям,
не по семейным симпатиям,
а по фронтам.
И по партиям.
Кровью и вьюгою кашляя,
время
спросило у каждого:
«Ты
за кого?..»
Ле?нцманы,
Ле?пини,
Кра?стыни
шли, будто в молодость, —
в красные!
И застывали –
помолвленно —
то —
в караулах у Смольного,
то —
на простреленном бруствере…
Сжав кулаки заскорузлые,
шли батраки и окопники
в краснознаменные конники.
Не за церковными гимнами,
не потому, что прикинули:
где посытней…
Пе?терсы,
Ка?лныни,
За?рини…
В душном,
взлохмаченном зареве
под почерневшими листьями
снились им улочки рижские,
звали их дюны прохладные…
Только дорога до Латвии
долгой была,
как отчаянье.
Шла
сквозь шрапнель Волочаевки.
Лезла,
темнея от голода,
сквозь Перекопы,
сквозь Вологды
и Ангару.
Янсоны,
Ла?цисы,
Кри?шьяны…
Над островерхими крышами,
над Даугавой неслышною,
над мостовою булыжною,
над голосящими рынками,
над просветленною Ригою
сквозь переплеты оконные,
на сочинения школьные,
на палисадники бурые,
на электричку до Булдури
падает снег…
И из него,
как из марева,
люди выходят
громадные, —
вовсе не тени,
не призраки.
Смотрят
спокойно и пристально.
Смотрят сквозь ветер напористый…
Ждут не восторгов,
не почестей,
не славословий за подвиги…
Просят о малости:
помните!
До?зиты,
Лу?теры,
Лу?цисы
отдали все
Революции.
Все, что могли.