Мастер ветров и вод, стр. 1

Надежда Первухина

Мастер ветров и вод

ПРОЛОГ

Учитель сказал:

— Красное привлекает ци. Золотое привлекает ци. Но если ты не будешь знать, где, как и когда правильно применить красное и золотое, то ци, привлечённая тобой, будет подобна журавлю, заточенному в клетку для цыплёнка. И тогда ци сыграет с тобой злую шутку, ибо превратится в ша. Ты понимаешь меня, Европейка?

На всякий случай я сказала:

— Да, учитель.

Учитель метко вытянул меня бамбуковой палкой по лодыжкам:

— Лжёшь, Европейка! В твоём голосе я слышу одну тупость, тупость, которая бывает у глухих! Ты вновь вопреки моему запрету надела серьги!!!

Ну, надела, вот уж, можно подумать, великий грех. А на лодыжках, кстати, будут синяки. Очередные. Но это ерунда. Учитель Ван То — единственный представитель противоположного пола, от которого я не только стерплю побои и оскорбления, но ещё и спасибо скажу. Причём скажу искренне. Нет, это не мазохизм, как кто-то, возможно, подумает. Это нормальные отношения, основанные исключительно на педагогике. То есть он — учитель, я — ученица, а бамбуковая палка — необходимый атрибут педагогического процесса. Будь я поспособней, глядишь, синяков стало меньше…

— Не думай о способностях, которых у тебя нет! Думай о способностях, которые можешь в себе раскрыть! И сними свои серьги, Европейка!

Опять учитель прочёл мои мысли — те, что относительно способностей. Вздохнув, я вынула из ушей новые и очень модные серьги, бросила их на пол и мысленно с ними попрощалась. Вовремя. Матерчатая туфля учителя оставила от них не поддающийся восстановлению мелкий прах.

— Вымети, — брезгливо бросил учитель.

Я достала метёлку из птичьих перьев и старательно исполнила приказ. Что ж, сама виновата. Служенье муз не терпит суеты, а служение мудрости ветров и водных потоков — глупости и самонадеянности. Ну и суеты, конечно, тоже.

— Сядь, — приказал учитель Ван То несколько смягчённым тоном. — Успокой сердце, раскрой внимание.

— Да, учитель.

Пустые глазницы учителя изучающе уставились на меня. К этому я за годы обучения постаралась привыкнуть в первую очередь. Учитель Ван То был слеп — в своей прошлой жизни он каким-то образом перешёл дорогу одной из вездесущих, всеведущих и всемогущих гонконгских «Триад». Но отсутствие глаз вовсе не мешало учителю сказать, в каком наряде (вплоть до цвета и фактуры ткани) я явилась на занятие. Или — допустим — что я нацепила серьги, которые, как и прочие украшения, учитель Ван То считал сущим наказанием для человека, постигающего управление Пятистихийностью. Иногда учитель представлялся мне окном, сквозь которое беспрепятственно лился как свет, так и тьма, как цвет, так и бесцветность…

— Назови мне пять Счастливых Даров Неба. — Лицо учителя было бесстрастно.

— Здоровье, долголетие, добродетель, богатство и тихая кончина от старости, — выпаливаю я. Меня посреди ночи разбуди и начни экзаменовать — все скажу, ничего не утаю.

— Хорошо. — Учитель позволяет себе кивнуть. — Пять Вечных Добродетелей?..

— Человеколюбие, справедливость, вежливость, мудрость… Я забыла, как на диалекте будет «fidelity» [1], учитель.

Он ворчливо произнёс необходимое слово и прибавил:

— Ты находишься здесь достаточно долго, Европейка, чтобы выучить хунаньский диалект! За тебя говорит твоя леность. Каждое утро я спрашиваю себя: чего ради взялся тебя учить?

Признаться, я тоже себя об этом спрашиваю, правда, не столь часто.

Ведь кто я такая?

О, это с какой стороны посмотреть.

Начнём с имени. Оно у меня длинное, как Великая стена. Не-о-нил-ла. С таким именем трудно жить в приличном обществе, потому все вокруг давно и прочно зовут меня Нилой. Когда я говорю «все», то не подразумеваю учителя Ван То — он как поименовал меня с начала обучения Европейкой, так до сих пор и не намерен отклеивать от меня эту полупрезрительную кличку. Виной тому опять-таки тонкости китайской педагогической системы: ученик должен всей душой осознавать, что учитель — всё, а он, ученик, — пока ещё ничто. Тем более что мой учитель не зря именуется почтительным словом «сяньшэн». Буквально это означает «ранее родившийся», а иносказательно — «старейший мастер». Во всем Китае мало мастеров фэн-шуй его уровня. Так что мне повезло… Но вернусь к своей биографии.

Вы не ошибётесь, если решите, что несовременное, пахнущее парным молоком и свежескошенным клевером имя Неонилла указывает на мои квазиславянские корни. Так оно и есть.

Недаром учитель Ван То прозывает меня Европейкой. Ведь он с экуменической наивностью полагает, что Россия — воистину европейская страна. Внимание, момент истины: да, я русского происхождения, но лишь наполовину. Дед мой, Денис Дмитриевич Ларин, был русским, вернее, советским офицером и служил в Гуанчжоу в то время, про которое пелось «русский с китайцем братья навек». И неудивительно, что моей бабушкой стала китаянка из очень бедной крестьянской семьи. Семьи, всю жизнь ревностно возделывавшей клочок неплодородной земли размером с детское одеяльце и ютившейся в фанзе, больше напоминающей ласточкино гнездо, чем человеческое жильё. Бедность бабушкиной семьи и худость её рода — Чжао — не помешали деду жениться на бабушке и, когда вышел срок службы, вернуться с изящной, как фарфоровая куколка, и трудолюбивой, как муравей, женой в Советский Союз.

Моя китайская бабушка Юцзян Чжао-Ларина своей жизнью полностью подтвердила старинную китайскую же поговорку, гласящую: «Женщина сильнее мужчины». Она тянула на себе все домашнее хозяйство, исправно рожала детей и терпеливо сносила крутой нрав военизированного мужа. Дед, в продолжение всей своей карьеры трепещущий перед таинственным могуществом НКВД и КГБ, за этот позорный страх отыгрывался на домашних, превращая их жизнь в подобие колонии строгого режима. И если бы не бабушка с её кротостью, нелицемерной добротой, непробиваемым оптимизмом и невероятной стойкостью, вряд ли из её детей вышло что-нибудь путное. А вот вышло же! Старший сын — мой дядя Александр — стал профессором эндокринологии, он до сих пор читает курс в одном из московских вузов. Средний сын — дядя Вячеслав — до перестройки занимался всяческими полулегальными «операциями-кооперациями», а после перестройки стал вполне законным бизнесменом, совладельцем какой-то солидной компании, которая после нескольких банкротств и смен вывесок таки ухитрилась выкарабкаться к безбедной и осиянной светом новой экономики жизни. Младший сын — мой отец… В общем, можно сказать, что ему не повезло. Дед потребовал от своего младшего сына продолжения семейной традиции. И пришлось отцу стать военным. По молодости лет офицерский быт ещё представлял для отца кое-какую романтику, но с возрастом, сменой семейного положения (отцу пришлось жениться на матери, потому что на свет грозила появиться я и появлением своим наложить пятно на репутацию тогда ещё советского офицера) утратил всякий блеск и лоск. Немудрёно, что отец почти всю жизнь считал себя неудачником и жертвой обстоятельств. Обстоятельствами были: деспотичный дед, почти нелюбимая жена, почти нежеланная дочь — то есть я, Неонилла Ларина.

В детстве нелюбовь родителей для ребёнка все равно что кислородное голодание. Авитаминоз души. Я не понимала, за что они так со мной — лишь за то, что появилась на свет? Мать и отец постоянно ссорились, а поскольку жили мы с дедом и бабушкой, мой героический дед-офицер считал своим гражданским долгом каждую внутрисемейную склоку раздуть до масштабов глобальной войны. Только бабушка Юцзян старалась всех примирить и умилостивить. И ещё — бабушка Юцзян была единственным человеком на земле, который любил меня по-настоящему, всей душой… Моя бабушка верила в перерождения, и я думаю, что если ей суждено переродиться, то станет она какой-нибудь китайской святой или богиней.