Сокровища поднебесной, стр. 66

Женщинам-служанкам часто приходилось помогать нам во время мытья, и меня, разумеется, не раз мыли слуги-мужчины, но никогда еще ни одна служанка не принимала ванну вместе с нами. Разумеется, в каждой стране свои традиции, поэтому мы с Ху Шенг просто обменялись изумленными взглядами. Какой от этого вред? Ведь в присутствии Арун не было ничего неприятного — совсем наоборот, с моей точки зрения, служанка была совершенно очаровательной девушкой, и, разумеется, я совсем не возражал против того, чтобы оказаться в компании двух обнаженных красивых женщин, которые принадлежали разным народам. Юная девушка Арун была почти такого же роста, как и молодая женщина Ху Шенг; обе они обладали изящными, почти детскими фигурками — похожими на бутоны грудями, маленькими аккуратными ягодицами и прочим. Основное отличие Арун заключалось в том, что ее кожа была более насыщенного, желтовато-кремового оттенка и напоминала цветом мякоть дурио, а ее «маленькие звездочки» были желтовато-коричневые, а не розовые, а волосы на теле, как раз в том месте, где сходились ее нежные розовые губы, были похожи на пух.

Поскольку Ху Шенг не могла говорить, а я не мог придумать ничего уместного, мы оба хранили молчание. Я просто сидел и пропитывался надушенной водой, пока Арун на противоположном конце лохани мыла Ху Шенг и при этом беззаботно болтала. Служанка до сих пор еще не поняла, что Ху Шенг была глухонемой, потому что стало ясно, что Арун, воспользовавшись возможностью, попыталась научить нас некоторым основам своего родного языка. Она дотрагивалась до Ху Шенг то тут, то там, быстро плескала на нее мыльной пеной и произносила слова на таи, означавшие эти части тела, затем трогала в тех же местах себя и вновь повторяла слова.

Рука Ху Шенг называлась «mu», пальцы — «niumu», стройная ножка — «khaa», тонкая ступня — «tau», а каждый перламутровый пальчик на ножке именовался «niutau». Ху Шенг лишь терпеливо улыбалась, когда девушка касалась ее «pom», «kiu» и «jamo» — волос, бровей и носа, она беззвучно понимающе хихикнула, когда Арун дотронулась до ее губ — «Ьаa», а затем она сложила свои губы словно для поцелуя и сказала: «Jup». Однако глаза Ху Шенг немного расширились, когда служанка коснулась ее грудей и сосков пеной с пузырьками и определила их как «nom» и «kwanom». После этого Ху Шенг совершенно очаровательно покраснела, потому что ее «маленькие звездочки» мгновенно поднялись из пены, словно радуясь своему новому имени «kwanom». Арун при виде этого громко рассмеялась и покрутила свои «kwanom», пока те не стали выступать, как у Ху Шенг.

После этого она обратила внимание своей госпожи на отличие в их телах, которое я уже успел заметить. Арун показала, что у нее растут редкие волоски — они назывались «moe» там, где у Ху Шенг волос не было. Затем служанка продолжила свои объяснения: у них обеих неподалеку от этого места было еще кое-что; она каким-то томным движением коснулась «розовых частей», сначала своих, а затем Ху Шенг, и мягко произнесла: «Hii». Ху Шенг слегка подпрыгнула, отчего вода в лохани заволновалась, затем повернулась и удивленно посмотрела на меня, после этого она снова перевела взгляд на девушку и натолкнулась на ее откровенно соблазнительную и манящую улыбку. Арун со шлепком перевернулась и оказалась лицом ко мне, словно спрашивая моего разрешения, а затем дерзко показала на мой половой орган и сказала: «Kwe».

Думаю, Ху Шенг была скорее удивлена, чем оскорблена столь бестактным поведением Арун. Возможно, самое последнее откровенно ласкающее прикосновение служанки ко мне и не слишком ей понравилось. Однако Ху Шенг тут же присоединилась к девушке и стала весело показывать на меня. Теперь наступила моя очередь краснеть, потому что мой «kwe» стал жестким и поднялся. Я попытался было с виноватым видом прикрыть его мочалкой, но Арун наклонилась, коснулась его мыльной рукой и снова произнесла: «Kwe»; одновременно с этим другая ее рука под водой продолжала ласкать интимное место Ху Шенг, причем служанка еще раз сказала: «Hii». Ху Шенг продолжала беззвучно смеяться, вовсе не возражая против этого. Похоже, она начала получать удовольствие от происходящего. Затем Арун на короткое мгновение оставила нас обоих в покое и, радостно провозгласив: «Aukan!», хлопнула в ладоши, чтобы показать нам, что она предлагает.

У нас с Ху Шенг не было возможности насладиться друг другом во время путешествия от Бхамо до Пагана, да, честно говоря, дорога оказалась такой тяжелой и утомительной, что было просто не до этого. Мы были совсем не прочь наверстать упущенное, но никак не могли предположить, что нам станут помогать в этом деле. Мы совершенно не нуждались ни в какой помощи прежде, не нужна она нам была и теперь, однако мы позволили себе принять ее — и получили от этого удовольствие. Возможно, так было потому, что сама Арун страстно желала нам услужить. А может, это объяснялось экзотикой новой незнакомой страны. Не исключено также, что и загадочный плод дурио каким-то образом повлиял на нас.

Я не рассказывал раньше и не буду этого делать теперь об интимных отношениях между мной и Ху Шенг. Я только замечу, что, хотя ту ночь мы и провели втроем, все было совсем не так, как когда-то давно с близняшками-монголками. На этот раз участие девушки сводилось преимущественно к тому, что она играла роль свахи, руководя и манипулируя нами; Арун показала нам много интересного, что ее соотечественники практиковали в постели, но было совершенно новым для нас. Помню, я еще тогда подумал: неудивительно, что ее народ называют «таи», что означает «свободный». В свою очередь мы с Ху Шенг тоже постарались по мере сил доставить Арун наслаждение. Полагаю, нам это удалось, потому что она часто вскрикивала или стонала: «Aukan! Aukan!», «Saongam!» и «Chan pom rak kun!», что означало «Я люблю вас обоих!» Еще она исступленно выкрикивала: «Chakati pasad!», но это я вам, пожалуй, переводить не стану. Впоследствии мы занимались aukan снова и снова, по большей части втроем, в основном по ночам, но нередко и днем, когда стояла слишком сильная жара. Однако больше всего мне запомнилась самая первая ночь — и все те слова на языке таи, которым научила нас Арун, — и не только потому, что мы тогда испытали совершенно новые, неизведанные ощущения, но и потому, что мы в тот раз забыли кое-что сделать, о чем мне впоследствии пришлось не один раз горько пожалеть.

Глава 3

Несколько дней спустя Юссун сообщил мне, что обнаружил конюшни последнего царя Ава, которые располагались в некотором удалении от дворца, и поинтересовался, не хочу ли я посетить их. И на следующий день рано утром, пока еще не наступила жара, мы с ним и Ху Шенг отправились туда в закрытых паланкинах, которые несли рабы. Управляющий и его рабочие очень гордились своими подопечными kuda и gajah — царскими скакунами и слонами — и жаждали показать их нам. Поскольку Ху Шенг была довольно хорошо знакома с лошадьми, мы лишь немного полюбовались прекрасными табунами kuda, когда проходили мимо их роскошных стойл, и провели больше времени во дворе перед gajah, потому что Ху Шенг никогда раньше близко не видела слонов.

Очевидно, с тех пор, как царь сбежал на одном из своих слонов, остальные в основном простаивали в бездействии, поэтому служители охотно согласились, когда мы спросили через Юссуна, нельзя ли нам прокатиться на gajah.

— Вот, — сказали они, выводя одного из огромных животных. — Вам удивительно повезло: вы можете прокатиться на священном белом слоне.

Он был украшен великолепным шелковым покрывалом, драгоценным головным убором, жемчужной упряжью и золоченой резной хаудой из тика. Однако, как я уже говорил раньше, белый слон вовсе не был белым. На его морщинистой бледно-серой коже имелись какие-то непонятные пятна, напоминающие по оттенку человеческую плоть, однако управляющий и махаваты объяснили нам, что «белый» относится не к цвету: когда говорят «белый слон», это означает всего лишь «особый, превосходный, обладающий характерными особенностями». Они указали нам на характерные особенности этого конкретного животного, которые, по их словам, отличали его от обычных слонов. Смотрите, говорили они, как сильно его передние ноги выгибаются наружу, как скошен вниз его зад, какая большая складка свисает с его груди. Затем они заставили нас обратить внимание на хвост животного: кроме обычной щетинистой кисточки на конце хвоста у этого слона также вдобавок имелась бахрома из волос по обеим его сторонам — безошибочный признак того, что сей слон достоин считаться священным. Как и любой мужчина, желающий покрасоваться перед своей подругой и поразить ее своим опытом и ловкостью, я отвел Ху Шенг в сторону и велел ей наблюдать. Затем взял у одного из махаватов багор, вытянул его и легонько ткнул в определенное место у слона на хоботе, тот послушно изогнул его в виде стремени и опустил вниз. Я ступил на хобот, и слон поднял меня вверх и опустил себе на затылок. Где-то далеко внизу приплясывала и хлопала в ладоши от восхищения, словно пришедшая в полный восторг маленькая девочка, Ху Шенг, а Юссун более спокойно восклицал: «Хох! Хох!» Управляющий и махаваты одобрительно посматривали, как я управляю священным слоном; они махали руками, показывая, что я могу удалиться с ним без всякого надзора. Поэтому я сделал знак Ху Шенг, заставил слона снова изогнуть хобот, и моя подруга, вся дрожащая от волнения, была бережно поднята ко мне наверх. Я помог ей устроиться в хауде и развернул слона, коснувшись его уха при помощи багра, а затем похлопал его по плечу — после прикосновения к нему в этом месте животное начинало двигаться вперед. Слон стремительными шагами, покачиваясь из стороны в сторону, совершил прогулку между бесчисленными p’hra на берегу реки, вдоль усаженной баньянами улицы рядом с Иравади, и удалился на некоторое расстояние от города.