Сокровища поднебесной, стр. 57

Подобное смиренное поведение и усталость были несвойственны принцу Чимкиму, и я обратил внимание, что он и правда выглядел довольно слабым и утомленным. Немного позже, когда мы с ним отправились в лес, чтобы справить нужду, я заметил еще кое-что и бестактно заявил:

— На каком-то постоялом дворе по дороге сюда ты, должно быть, отведал этот гнусный красный овощ под названием dai-huang. У нас за столом его точно не подают, потому что мне он не нравится.

— Мне тоже, — сказал Чимким. — Я не ел dai-huang. И я к тому же не падал с лошади в последнее время, отчего моя моча могла бы стать розовой. Однако она сделалась такой некоторое время тому назад. Придворный лекарь лечил меня от этого недуга — как истинный хань, втыкая иглы мне в ступни и поджигая маленькие кучки пуха у меня на спине. Я все время твердил этому старому идиоту хакиму Гансу, что нога и спина у меня здоровы… — Он замолчал и посмотрел на верхушки деревьев. — Слышишь, Марко? Кукушка. Если верить хань, она советует мне отправляться домой.

Чимким отправился в Ханбалык лишь через месяц. Все это время он провел, наслаждаясь нашей компанией и спокойной обстановкой в Ханчжоу. Я рад, что ему выпал целый месяц простых удовольствий, вдали от государственных забот, потому что почти сразу по прибытии домой Чимким вновь отправился в путешествие — на этот раз уже гораздо дальше Ханбалыка. Совсем скоро в Ханчжоу галопом прискакали курьеры на лошадях, покрытых пурпурными с белым попонами — а эти два цвета означают у хань и монголов траур. Ван Агячи приказал убрать пурпурным и белым весь город, ибо получил печальное известие — его брат Чимким прибыл домой только для того, чтобы умереть.

Так уж случилось, что не успел закончиться траур по наследному принцу и в Ханчжоу только было начали снимать траурные материи, как снова приехали курьеры с приказом оставить их висеть. На этот раз ван объявил траур по ильхану Персии Абаге, который тоже скончался — и тоже не в битве, а от какой-то болезни. Утрата племянника, разумеется, не была для Хубилая такой ужасной трагедией, как потеря родного сына Чимкима; к тому же в Персии гораздо проще обстояло дело с выбором будущего наследника. У Абаги остался взрослый сын Аргун-буга, который тут же стал ильханом Персии — и даже женился на одной из последних персидских жен отца, чтобы подстраховаться в своих притязаниях на трон. Однако сын Чимкима Тэмур, несомненный законный наследник Монгольской империи, пока еще был несовершеннолетним, а сам Хубилай уже давно был в летах, как заметил Чимким. Поэтому существовала опасность, что если он вскоре умрет, то ханство станут раздирать и сотрясать междоусобицы — объявятся все претенденты старше Тэмура многочисленные двоюродные братья, двоюродные дядюшки и прочие страстно желающие устранить мальчика и занять трон.

Однако нас с Ху Шенг в ту пору печалила лишь безвременная кончина Чимкима. Хубилай не позволил горю отвлечь его от государственных дел, а я не стал докучать ему своими соболезнованиями. Хубилай продолжил войну против Ава и даже расширил миссию орлока Баяна — как и предсказывал Чимким, — велев ему покорить на территории Тямпы как можно больше других народов, жителей соседних с Ава земель.

Я просто потерял покой: в мире происходило столько всего интересного, а я, наслаждаясь роскошью, прозябал в Ханчжоу. Конечно, многим это показалось бы совершенно неразумным. Спрашивается, ну чего мне не хватало? Я был самым почитаемым человеком в Ханчжоу. Никто больше не косился на мои, как у демона, волосы, когда я прогуливался по улицам. Я обзавелся множеством друзей, мне не нужно было ежедневно ходить на службу, я блаженствовал, наслаждаясь взаимной любовью к красавице супруге. Мы с Ху Шенг вполне могли бы жить — как это говорят о влюбленных на заключительной странице куртуазного романа — счастливо до самой смерти. У меня имелось все, что только мог пожелать разумный человек, — жизнь моя в тот момент достигла зенита. Я повзрослел и уже больше не был беспокойным, нетерпеливым юношей, как когда-то. Если раньше я постоянно ожидал «завтра», то теперь у меня за спиной было уже множество «вчера». Мне шел четвертый десяток, и я уже обнаружил среди своих «демонических» прядей седой волос. Мне уже приходила в голову мысль сделать склон своей жизни мягким и гладким.

Тем не менее я ощущал беспокойство, которое постепенно переросло в недовольство собой. Я хорошо поработал в Манзи, это верно. Но неужели я теперь собираюсь наслаждаться отблеском своей былой славы всю оставшуюся жизнь? Вся система «бобовых банков» была прекрасно отлажена, поддерживать ее было не так уж и сложно. Требовалась только моя печать yin на сопроводительных документах, с которыми я отправлял везущих дань курьеров в Ханбалык раз в месяц. Теперь мои обязанности были не сложнее, чем у хозяина почтовой станции. Я решил, что слишком долго наслаждался покоем и безмятежностью. Меня манила жизнь, полная приключений. Перспектива так и состариться в Ханчжоу, как те древние хань, настоящие овощи-патриархи, которым нечем гордиться, кроме того, что они дожили до преклонного возраста, приводила меня в ужас.

— Ты никогда не станешь стариком, Марко, — утешала меня Ху Шенг, когда я начинал делиться с любимой своими опасениями. Она говорила это весело, но вполне искренне.

— Так или иначе, — заявил я, — но, думаю, мы с тобой достаточно нежились в Ханчжоу. Пора двигаться отсюда дальше.

Она согласилась:

— Ладно, давай двинемся дальше.

— А куда бы ты хотела отправиться, моя дорогая?

Все оказалось очень просто.

— Туда же, куда и ты.

Глава 6

Таким образом, следующий курьер, который отправился на север, захватил с собой послание к великому хану, в котором я почтительно просил освободить меня от своей давно уже выполненной миссии, титула куяна и коралловой пуговицы. Я хотел получить разрешение вернуться в Ханбалык, где собирался найти себе какое-нибудь новое занятие. Курьер вернулся и привез милостивое согласие Хубилая. Нам с Ху Шенг потребовалось немного времени для того, чтобы собраться и уехать из Ханчжоу. Все наши местные слуги и рабы горько рыдали, корчились в истерике и все время падали на пол в ko-tou, но мы утешили их, подарив множество вещей, которые не собирались брать с собой. Я сделал отдельные подарки — причем очень дорогие — вану Агячи, Фунгу Вей Ни, своему писцу-управляющему и многим другим достойным людям, которые были в Манзи нашими друзьями.

— Кукушка зовет, — грустно говорили все они, поднимая за нас бокалы на бесконечных пирах и балах, которые давались в честь нашего отъезда.

Рабы упаковывали в тюки и ящики наши личные вещи, одежду и множество приобретений Ху Шенг — украшения, свитки с рисунками, фарфор, слоновую кость, нефрит, драгоценности и тому подобное, — которые мы собирались взять с собой. Прихватив с собой также служанку-монголку, привезенную из Ханбалыка, и белую кобылицу Ху Шенг, мы поднялись на борт огромной баржи. Лишь одну из своих вещиц Ху Шенг не позволила упаковать и уложить вместе с остальными: она сама везла белую фарфоровую жаровню для благовоний.

За время нашего пребывания в Ханчжоу строительство Великого канала было полностью закончено на всем его протяжении. Но поскольку мы уже один раз плыли по каналу, когда ехали на юг, то решили отправиться обратно домой другим путем. Мы оставались на барже только до порта Чженьцзян — в этом месте Великий канал впадает в Янцзы. В Чженьцзяне мы с Ху Шенг пересели на огромный океанский chuan и поплыли вниз по реке в бескрайнее Китайское море, где взяли курс на северное побережье.

По сравнению с chuan славный корабль «Doge Anafesto» — галера, на которой я пересек Средиземное море, — показался мне всего лишь гондолой или sanpan. Chuan — я не могу сообщить читателям название корабля, потому что его владельцы умышленно оставили его безымянным, дабы конкуренты, которые владели другими судами, не смогли осыпать его проклятиями или подговорить богов наслать встречные ветры или другие несчастья, — имел пять мачт, каждую величиной с дерево. С них свисали паруса размером с небольшую базарную площадь, они были сделаны из бамбуковых реек и вообще, как я уже говорил, отличались от обычных. Огромный корпус корабля, напоминающий утку, был пропорционален конструкциям, которые простирались до самых небес. На палубе под пассажирским отсеком было больше сотни кают, каждая была рассчитана на шесть человек. То есть корабль мог вместить больше шестисот пассажиров, не считая экипажа, который составлял четыре сотни человек, принадлежащих к нескольким расам и говорящих на разных языках. (В этом коротком путешествии на корабле было немного пассажиров. Кроме Ху Шенг, меня и служанки на нем плыли еще несколько торговцев, мелких чиновников и капитанов других кораблей — последние отдыхали между плаваниями.) В трюм корабля погрузили множество товаров. Казалось, их хватило бы, чтобы снабдить целый город. Хотя я и не измерял вместимость трюмов, но уверен, что корабль этот мог перевезти две тысячи венецианских бочонков.