Сокровища поднебесной, стр. 27

То, что я оставался в свите великого хана, давало мне также возможность не сводить глаз с Ху Шенг, хотя и не влияло на мое решение не торопить пока события. Ху Шенг ехала в компании своих монгольских хозяек и не имела понятия о том, что я ею заинтересовался и обсудил судьбу рабыни с великим ханом. Я оказывал девушке случайные знаки внимания — так, чтобы она не забыла меня. Я помогал Ху Шенг залезать и слезать с повозки, когда мы останавливались в караван-сарае или в большом загородном доме у какого-нибудь чиновника, доставал ей черпаком воду из колодца во дворе, собирал для нее букетики полевых цветов и вручал ей их с учтивым поклоном — в общем, всякие мелочи. Мне хотелось, чтобы девушка думала обо мне хорошо, но теперь у меня было еще больше причин, чем раньше, не навязывать ей своего ухаживания.

Ибо сейчас просто необходимо было немного подождать. Мне казалось, что таинственный враг знает, где я нахожусь и что делаю. Я решил не рисковать, чтобы враг не догадался о моем особом отношении к Ху Шенг. Этот человек оказался достаточно коварен, чтобы нанести мне удар через дорогого моему сердцу друга вроде Мар-Джаны, и один Бог знает, что он может сделать тому, кого я люблю. Однако мне было трудно удержаться от долгих взглядов на Ху Шенг и от маленьких услуг, которые вызывали у нее улыбку с ямочками. Мне было бы легче избегать девушку, если бы мы с Али ехали впереди, как он и хотел сделать. Но ради него и Мар-Джаны я остался с караваном, стараясь не оказываться постоянно рядом с Ху Шенг.

Часть двенадцатая

И СНОВА ХАНБАЛЫК

Глава 1

Помимо специального отряда всадников, который ехал в дне пути впереди нас, были и другие гонцы, которые постоянно то галопом неслись в Ханбалык, то скакали обратно к нам, по-видимому, чтобы держать великого хана в курсе того, что там происходит. Али-Баба встревоженно расспрашивал каждого приехавшего из столицы, но никто ничего не мог сказать о его пропавшей жене. Вообще-то единственной обязанностью всадников было отслеживать путь каравана вдовствующей императрицы династии Сун, которая тоже приближалась к городу. Это предоставило Хубилаю возможность двигаться с такой скоростью, чтобы наша процессия в конце концов величественно прошествовала по главной улице Ханбалыка в тот же самый день — и даже час, — когда ее караван вошел в город с юга.

Все население столицы, а возможно, и все жители провинции на много ли вокруг теснились по обеим сторонам улицы. Люди заполонили все примыкающие переулки, маячили в окнах и цеплялись за карнизы крыш, чтобы поприветствовать великого хана-победителя криками одобрения, развевающимися знаменами и флагами, грохотом и вспышками «огненных деревьев» и «пламенных цветов» над головами, оглушительным нескончаемым звуком фанфар, труб, гонгов, барабанов и колоколов. Народ продолжал приветствовать хана, когда караван императрицы Сун, по размеру чуть меньше его собственного, появился на улице и почтительно остановился, чтобы приветствовать нашу процессию. Толпа слегка поутихла, когда великий хан великодушно сошел со своей повозки-трона и двинулся вперед, чтобы взять за руку старую императрицу. Он учтиво помог женщине спуститься из повозки и заключил ее в братские объятия. Увидев это, люди издали вопли ликования. Над толпой поплыли восторженный гул и звуки музыки.

После того как хан и императрица сели вместе в его повозку-трон, свиты обоих караванов перемешались, объединились и вместе направились к дворцу. Так началась череда дней, отведенных для церемонии официальной сдачи покоренной империи: всевозможные заседания и обсуждения, составление, написание и подписание документов, передача Хубилаю большой государственной печати Сун (имперской yin), публичное чтение заявлений, празднования и пиршества, знаменующие победу, и выражения соболезнований по случаю поражения (Старшая жена Хубилая Джамбуи-хатун настолько расчувствовалась что учредила пенсию для низложенной императрицы и милостиво дозволила ей и двум ее внукам провести остаток жизни в религиозном уединении: старой женщине — в буддистском монастыре, мальчикам — в лама-сараях.)

Я придержал лошадь позади процессии, которая двигалась во дворец, и знаком велел Али сделать то же самое. При первой же возможности я направил лошадь вперед и наклонился к нему поближе, чтобы он смог расслышать меня в окружавшем нас шуме и мне не пришлось кричать:

— Видишь теперь, почему я хотел, чтобы мы прибыли вместе с великим ханом? Все горожане собрались здесь сегодня, включая и тех, кто похитил Мар-Джану, и теперь они тоже знают, что мы здесь.

— Похоже, что так, — ответил Али. — Но никто пока что не схватился за мое стремя, чтобы сказать хоть слово.

— Думаю, я знаю, где будет произнесено это слово, — ответил я. — Следуй за мной до самого внутреннего двора, а когда мы спешимся, давай изобразим, будто едем по отдельности, потому что я уверен, что за нами наблюдают. А затем мы сделаем вот что. — И я подробно изложил ему свой план.

Беспорядочная процессия, расталкивая локтями и плечами тесно стоявших зевак, двигалась так медленно, что день уже близился к концу, когда мы добрались до дворца. Мы с Али оказались во дворе конюшни, как и в тот раз, когда только прибыли в Ханбалык, в сгустившихся сумерках. Во дворе суетились люди и метались лошади, стоял шум и царила суматоха. Если кто и следил за нами, у него не было возможности разглядеть нас. Тем не менее, когда мы спешились и передали лошадей в руки конюхов, то для видимости попрощались и разошлись в разные стороны.

Шагая прямо, так, чтобы меня было хорошо видно, я направился к лохани для лошадей — ополоснуть запылившееся в дороге лицо. Выпрямившись, я изобразил сильное неудовольствие царившей вокруг суматохой. И направился, распихивая толпу, по направлению к ближайшему входу во дворец, но затем остановился, жестом изобразил отвращение — достойное усилие — и проложил дорогу в толпе туда, где я точно остался бы в стороне от всех. Держась на расстоянии от каждого встречного, я медленной походкой побрел по открытым тропинкам через сад, мосты, перекинутые через ручейки, по террасам, пока не пришел туда, где с другой стороны дворца был разбит новый парк. Я все время оставался на открытом месте, держась подальше от крыш и деревьев, так чтобы любой мог меня заметить и пойти следом. Вдали от дворца народу было меньше, но люди все же попадались — самые мелкие чиновники, которые торопились по каким-то делам, слуги и рабы, сновавшие повсюду, выполняя свою рутинную работу, так как приезд великого хана, естественно, расшевелил весь этот улей.

Однако, когда я приблизился к холму Кара и стал лениво подниматься по тропинке, словно искал, как мне избавиться от столпотворения внизу, я и правда удалился от всех. Вокруг не было видно никого. Поэтому я побрел на вершину холма к Павильону Эха, сначала обошел его с внешней стороны, давая возможность моему предполагаемому преследователю спрятаться внутри стены. И наконец легким шагом прошел через Лунные врата в стене и оказался на внутренней террасе.

Когда я переместился дальше, павильон оказался прямо передо мной и воротами, а я прислонился спиной к богато украшенной стене и принялся разглядывать звезды, одна за другой появлявшиеся на темно-фиолетовом небосклоне над сделанным в виде дракона коньком крыши павильона. Я очень медленно совершил весь путь от внутреннего двора до этого места, но сердце мое билось так, словно я всю дорогу бежал, и я боялся, что его биение, должно быть, слышно повсюду за оградой павильона. Но мне не пришлось долго беспокоиться на этот счет. Послышался голос, он звучал так же, как и прежде: шепот на монгольском языке, тихий и свистящий. Пол говорящего невозможно было определить, но голос звучал так четко, словно шепчущий человек находился совсем рядом со мной; он произнес знакомые слова:

— Я появлюсь, когда ты меньше всего будешь этого ждать.

Я тотчас же завопил:

— Давай, Ноздря! — от возбуждения позабыв его новое имя и статус.