В погоне за рассветом, стр. 162

Впоследствии, много лет спустя, кое-кто называл меня «наглым лжецом», отказываясь поверить в то, что простой юноша Марко Поло мог быть лично знаком и даже дружески беседовать с самым могущественным человеком на земле. Другие же называли меня «подлым лизоблюдом», презирая как поборника жестокого диктатора.

Согласен, трудно поверить в то, что высочайший и могущественнейший хан всех ханов подарил толику своего внимания простолюдину-чужаку вроде меня, не говоря уже о личной привязанности и доверии Хубилая. Лично я объясняю это следующим образом. Дело в том, что великий хан стоял так высоко над всеми остальными, что в его глазах придворные господа, знать и простые люди, может даже и рабы, казались одинаково далекими от монарха. Не было ничего примечательного в том, что он снизошел до меня и включил чужака в свое окружение. Принимая во внимание историю и происхождение монголов, Хубилай был в Китае даже в большей степени чужаком, нежели я сам.

Что же касается моего мнимого низкопоклонства, в интересах правды замечу, что сам я никогда не страдал от капризов и причуд великого хана.

Правда и то, что я понравился Хубилаю, он доверял мне и сделал меня своего рода наперсником. Однако вовсе не из-за этого я до сих пор защищаю и всячески прославляю великого хана. Я делаю это потому, что в силу своей близости к нему мог видеть лучше других, что Хубилай очень мудро использовал свою власть. Даже проявляя деспотизм, великий хан был искренне уверен, что это пойдет на пользу его империи. Лицемерие, как, впрочем, и жестокость, не были свойственны этому человеку. Наоборот, как философски заметил дядя Маттео. Хубилай был добрым, когда ему не приходилось быть злым.

Хубилай-хан был окружен многочисленными министрами, советниками и различными чиновниками, но он никогда не позволял им оградить себя от его подданных и его империи и вникал в малейшие детали управления ханством. Как я уже видел в самый первый день в ченге, Хубилай мог поручать другим некоторые мелкие дела, даже предварительные разработки важных дел, но во всех серьезных вопросах его слово всегда было последним. Я могу сравнить его и его двор с флотилиями судов, которые я впервые увидел на Желтой реке. Великий хан был chuan — самым большим кораблем на воде, управляемым одним твердым рулем, который держала единственная твердая рука. Все министры Хубилая были san-pan — яликами, которые перевозят грузы от хозяина и к хозяину chuan, выполняя не такие уж важные поручения в мелких водах. И только одного из них — араба Ахмеда, главного министра, вице-правителя и министра финансов, — можно было сравнить с кривобокой hu-pan — плоскодонкой, хитроумным образом построенной для того, чтобы обходить изгибы реки, всегда готовой ловко маневрировать, хотя она и плавает в безопасных водах неподалеку от берега. Однако об Ахмеде, человеке, душа которого оказалась такой же скособоченной, как и плоскодонка hu-pan, я расскажу позже, когда придет его черед.

Хубилаю, как и сказочному prete Zuane, приходилось управлять целым скоплением отличающихся друг от друга, совершенно несопоставимых между собой народов, многие из которых были настроены враждебно. Подобно Александру, Хубилай стремился заставить их воплотить самые поразительные идеи, достижения и особенности своих культур, сделав это достоянием всех остальных подданных. Разумеется, Хубилай не был таким праведником, как prete Zuane, он даже не был христианином и не поклонялся классическим богам, как Александр Македонский. Насколько я могу судить, Хубилай признавал только одно божество — монгольского бога войны Тенгри, ну и еще некоторых низших монгольских идолов, вроде бога домашнего очага Нагатая. Он интересовался другими религиями и время от времени даже изучал их в надежде найти лучшую, которая могла бы принести пользу его подданным и объединить их между собой. Отец, дядя и многие другие постоянно убеждали Хубилая выбрать христианство; целые толпы несторианских миссионеров не переставали проповедовать ему свое еретическое сектантское учение; находились в окружении великого хана и другие, кто отстаивал жестокий ислам, нечестивый идолопоклоннический буддизм и еще несколько верований, свойственных хань, включая даже тошнотворный индуизм.

Однако Хубилай никогда не склонялся к тому, что христианство есть истинная вера, он также никогда не нашел и никакую другую, которая бы ему понравилась. Однажды великий хан сказал (я не помню, был ли он в это время удивлен, разгневан или раздражен): «Какая разница, что за бог? Бог есть лишь оправдание набожности».

Возможно, великий хан в конце концов стал тем, кого теологи называют скептиком-пирронистом, но даже это свое неверие он никому не навязывал. Хубилай всегда оставался свободомыслящим и терпимым в этом отношении, позволяя каждому верить в то, во что ему нравится, и поклоняться тому, кому он хотел. Следует признать, что отсутствие у Хубилая веры, моральными принципами которой он мог бы руководствоваться, в конечном итоге вылилось в то, что даже границы добродетели и порока великий хан стал трактовать по своему собственному усмотрению. Таким образом, его представления о милосердии, милости, братской любви и других подобных вещах часто были устрашающе отличными от тех, которые прочно вошли в западного человека благодаря Святой Истинной Вере. Я сам, хотя и не был образцом христианских добродетелей, часто не соглашался с его взглядами и даже приходил в ужас, наблюдая, как Хубилай применяет их на практике. И все-таки ничто из того, что когда-либо сделал этот человек (хотя о многом я тогда и сокрушался), никогда не уменьшило моего восхищения им и моей преданности ему, а также не поколебало моей уверенности в том, что Хубилай-хан был величайшим правителем нашего времени.

Глава 7

В последующие несколько месяцев я был удостоен встречи со всеми министрами великого хана, его советниками и придворными, занимающими должности, о которых я уже говорил на этих страницах. Кроме того, я встретился с очень многими людьми, выше и ниже по положению, чьи титулы я, возможно, еще не упоминал: с тремя министрами — земледелия, рыболовства и животноводства, главным «копателем» Большого канала, министром дорог и рек, министром кораблей и морей, придворным шаманом, министром малых рас и со многими другими.

Из каждой встречи я выносил много нового, интересного, бесполезного или нравоучительного; не стану описывать здесь все подробно. После одной такой встречи я пребывал в смущении, впрочем, как и министр, который меня перед этим принимал. Я имею в виду монгола по имени Амурсама, министра дорог и рек. Неловкость возникла совершенно неожиданно, когда он рассуждал на абсолютно прозаическую тему: организация почтовой службы, которая должна была, по его замыслу, охватить весь Китай.

— На каждой дороге, большой и маленькой, через промежутки в семьдесят пять ли я построил удобные казармы. Жители близлежащих населенных пунктов обязаны поставлять туда хороших лошадей и всадников. Когда понадобится срочно доставить в каком-нибудь из двух направлений послание или посылку, всадник должен галопом проскакать от одного поста до другого. Там он быстро передаст свой груз новому всаднику, который уже ждет его в седле, и тот отправится к следующему посту, и так далее. От рассвета до заката, непрерывно меняя всадников и лошадей, можно доставить легкий груз на такое далекое расстояние, куда обычный караван доберется за двенадцать дней. Мало того, поскольку разбойники не решаются нападать на посланцев великого хана, все доставляется в целости и сохранности.

Позже, когда отец с дядей начали преуспевать в своих торговых предприятиях, я узнал, что это правда. Обычно они вкладывали выручку в драгоценные камни, для хранения которых требовался лишь маленький легкий пакет. Используя лошадиную почту министра Амурсамы, эти пакеты быстро проделывали весь путь от Китая до Константинополя, где другой мой дядя, Марко, складывал их в казну Торгового дома Поло.

Министр продолжил:

— А еще, поскольку на участках пути между конными постами может произойти что-нибудь необычное или важное — наводнение, мятеж, да мало ли что, — через каждые десять ли я устроил посты поменьше — для пеших посыльных. Таким образом, из любого места в государстве можно добежать, за час или даже меньше, до следующего поста. Пешие посыльные сменяются, пока кто-нибудь из них не доберется до ближайшего конного поста, а уж оттуда известия можно быстро переправить дальше. Уже теперь я создал сеть, охватившую весь Китай, но со временем я заставлю свою систему работать в пределах всего ханства, чтобы доставлять известия или важные грузы даже с самой дальней границы Польши. Моя служба уже работает так, что белобокий дельфин, выловленный в озере Дунтинху, которое располагается более чем в двух тысячах ли к югу отсюда, может быть разрублен на куски, упакован в седельные сумки со льдом и привезен в Ханбалык, на кухню великого хана, оставаясь свежим.