Тропа к Чехову, стр. 25

Здоровье мое поправилось, я, когда хожу, уже не замечаю того, что я болен, хожу себе, и всё, одышка меньше, ничего не болит, только осталась после болезни сильнейшая худоба; ноги тонкие, каких у меня никогда не было. Доктора-немцы перевернули всю мою жизнь. В 7 час. утра я пью чай в постели, почему-то непременно в постели, в 7 ¹/₂ приходит немец вроде массажиста и обтирает меня всего водой, и это, оказывается, недурно, затем я должен полежать немного, встать и в 8 час. пить желудевое какао и съедать при этом громадное количество масла. В 10 час. овсянка, протертая, необыкновенно вкусная и ароматичная, не похожая на нашу русскую. Свежий воздух, на солнце. Чтение газет. В час дня обед, причем я ем не все блюда, а только те, которые, по предписанию доктора-немца, выбирает для меня Ольга. В 4 часа опять какао. В 7 ужин. Перед сном чашка чаю из земляники – это для сна. Во всем этом много шарлатанства, но много и в самом деле хорошего, полезного, например овсянка. Овсянки здешней я привезу с собой…

Здесь я пробуду, вероятно, еще три недели, отсюда ненадолго в Италию, потом в Ялту, быть может, морем…» (16 июня).

«Дела мои ничего себе, только Баденвейлер стал надоедать, уж очень много здесь немецкой тишины и порядка. В Италии иначе…

Тебе бы надо побывать за границей. Я видел, как ехали в Швейцарию Савицкая и Муратова, можно им позавидовать, несмотря на III класс.

Здесь погода не особенно хорошая; почти каждый день дождь. Доктор Швёрер, который меня лечит, т. е. делает визиты, оказывается, служит божком для нашего Таубе; что он прописывает, то прописывает и Таубе, так что лечение мое мало чем отличается от московского. То же глупое какао, та же овсянка…» (21 июня).

«У меня все дни была повышена температура, а сегодня все благополучно, чувствую себя здоровым, особенно когда не хожу, т. е. не чувствую одышки. Одышка тяжелая, просто хоть караул кричи, даже минутами падаю духом. Потерял я всего 15 фунтов весу.

Здесь жара невыносимая, просто хоть караул кричи, а легкого платья у меня нет, точно в Швецию приехал. Говорят, везде очень жарко – по крайней мере, на юге» (28 июня).

«Милая Маша, здесь жара наступила жестокая, застала меня врасплох, так как у меня с собой все зимние костюмы, я задыхаюсь и мечтаю о том, чтобы выехать отсюда. Но куда? Хотел я в Италию на Комо, но там все разбежались от жары. Везде на юге Европы жарко. Я хотел проплыть от Триеста до Одессы на пароходе, но не знаю, насколько это теперь, в июне – июле, возможно. Может ли Жоржик справиться, какие там пароходы? Удобные ли? Долго ли тянутся остановки, хорош ли стол и проч. и проч.? Для меня это была бы незаменимая прогулка, если только пароход хорош, a нe плох. Жоржик оказал бы мне великую услугу, если бы в мой счет телеграфировал мне…

Если будет немножко жарко, то это не беда; у меня будет костюм из фланели. А по железной дороге, признаться, я побаиваюсь ехать. В вагоне теперь задохнешься, особенно при моей одышке, которая усиливается от малейшего пустяка. К тому же от Вены до самой Одессы спальных вагонов нет, будет беспокойно. Да и по железной дороге приедешь домой скорей, чем нужно, а я еще не нагулялся.

Очень жарко, хоть раздевайся. Не знаю, что и делать. Ольга поехала в Фрейбург заказывать мне фланелевый костюм, здесь в Баденвейлере ни портных, ни сапожников. Для образца она взяла мой костюм, сшитый Дюшаром.

Питаюсь я очень вкусно, но неважно, то и дело расстраиваю желудок. Масла здешнего есть мне нельзя. Очевидно, желудок мой испорчен безнадежно, поправить его едва ли возможно чем-нибудь, кроме поста, т. е. не есть ничего – и баста. А от одышки единственное лекарство – это не двигаться.

Ни одной прилично одетой немки, безвкусица, наводящая уныние.

Ну, будь здорова и весела, поклон мамаше, Ване, Жоржу, бабушке и всем прочим. Пиши. Целую тебя, жму руку.

Твой А.»

Это письмо, отправленное 28 июня, стало последним письмом Чехова.

29 июня. Ночью наступило ослабление сердца.

30 июня. Сердечный припадок повторился.

1 июля. Вечером «заставил смеяться» Ольгу Леонардовну, рассказав ей сюжет юмористического рассказа.

2 (15) июля. В первом часу ночи стало плохо. Чехов скончался в три часа ночи.

Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве. Б. К. Зайцев вспоминал: «Мы хоронили его в Москве, в светлый день июля. На руках несли гроб с Николаевского вокзала и много плакали. Плакать было о ком – не пожалеешь тех слез. Долго шла процессия, через всю Москву, которую так любил покойный. Служили литии – одну у Художественного театра. И лег прах его в родную землю Новодевичьего монастыря. Дождь прошумел на кладбище, а потом светлей закурились в выглянувшем солнце купола. И ласточки над крестами прореяли».

Спутники А.П.Чехова

К академическому Полному собранию сочинений и писем Чехова прилагается том указателей к томам писем. В нем почти 370 страниц, из которых около трехсот занимает указатель имен. Здесь множество литературных или исторических упоминаний: Владимир Мономах, например, или Блез Паскаль, Гете, Пушкин, Лермонтов, Бальзак, Мопассан, наконец, Шекспир, цитированный в чеховских письмах десятки, если не сотни раз. Но в основном это имена людей, с которыми Чехов поддерживал дружеские или деловые отношения и по тем или иным поводам переписывался. А их уж не десятки, а сотни и сотни. Поневоле начинаешь думать, что за всю жизнь у Чехова не было ни минуты свободного времени. К. И. Чуковский писал об этом так: «Он был гостеприимен, как магнат. Хлебосольство у него доходило до страсти» – и далее о «размашистом, щедром, веселом, бравурном, игривом, затейливом радушии» Чехова, о постоянной его «охоте якшаться с людьми» [11].

Казалось бы, составить представление о круге чеховских знакомств не так уж и трудно: нужно взять в руки именной указатель и выбрать из почти безграничного множества имен сколько нужно для книги, сколько позволяет ее объем.

Между тем в 1888 году Чехов писал В. Г. Короленко: «Около меня нет людей, которым нужна моя искренность и которые имеют право на нее» (9 янв. 1888 г.). В его записной книжке есть помета: «Как я буду лежать в могиле один, так, в сущности, я и живу одиноким». Что до гостеприимства, действительно очень щедрого, то и здесь был свой глубокий, но едва ли «бравурный» подтекст: «Я положительно не могу жить без гостей. Когда я один, мне почему-то становится страшно, точно я среди великого океана солистом плыву на утлой ладье» (А. С. Суворину, 9 июня 1889 г.).

На последующих страницах приводятся сведения о ближайшем окружении Чехова, о людях, занимавших в его жизни особенно важное место. Первым должен быть назван Л. Н. Толстой, чьи суждения совершенно необходимы для правильного понимания чеховского творчества и его места в истории русской литературы. Важно имя М. Н. Ермоловой, к которой Чехов обращался в 1880-м или 1881 году со своей первой пьесой в надежде, что пьесу поставят на сцене Малого театра и великая актриса сыграет в ней главную роль. Первым из крупнейших русских писателей его талант оценил Н. С. Лесков; первая неудача, постигшая Чехова на сцене (так называемый «провал «Чайки»), связана с В. Ф. Комиссаржевской, а взлет его славы – с именами Немировича-Данченко и Станиславского, основавших прославленный Художественный театр, существующий и поныне с тем же крылатым иероглифом чайки на занавесе (интерьеры этого театра создал архитектор Ф. Шехтель, друг Левитана и Н. П. Чехова, и он же впоследствии построил библиотеку имени А. П. Чехова в Таганроге).

Своеобразным романтическим светом окрашены имена Лидии Авиловой, Лики Мизиновой, Елены Шавровой, молодой и яркой актрисы Л. Яворской. Особое место принадлежит О. Л. Книппер, которой суждено было стать женою и последней спутницей А. П. Чехова. При подготовке этого раздела широко использовались письма Чехова, материалы академического Собрания сочинений, биографические очерки «Вокруг Чехова», написанные младшим братом писателя, М. П. Чеховым.