Империя серебра, стр. 81

Он снова поклонился Дорегене, только теперь уже поясным махом.

– Так что смотри у меня, Алхун, – сделав глоток чая, опять заговорила Сорхахтани. – Если снова вызовешь мое неудовольствие, я тебя обезглавлю. Ну а пока обеспечивай порядок в городе, как ты сейчас сказал. Потом, когда все обдумаю, я сообщу тебе подробности насчет похорон.

– Да, госпожа, – отозвался Алхун.

Мир прекратил свое дикое вращение, по крайней мере в этих покоях. Как он будет вращаться снаружи, начальник стражи пока не знал. Вполне вероятно, что тоже по-сумасшедшему.

– На закате в зал аудиенций приведешь всех девятерых тысячников: к этой поре вы все получите от меня дальнейшие указания. Я почти не сомневаюсь, Алхун, что наш драгоценный наместник – Чагатай-хан – замыслит напасть на Каракорум. Так вот, чтобы в городе даже ноги его не было, ты это понял?

– Понял, – кивнул Алхун.

– Вот и молодец. А теперь оставь нас, – взмахом руки повелела Сорхахтани.

Алхун аккуратно прикрыл за собой дверь, а Сорхахтани выдохнула с неимоверным облегчением. Дорегене сидела, безмолвно глядя на нее распахнутыми глазами.

– Вот бы все наши битвы удавались так гладко, – невесело усмехнулась Сорхахтани.

На север Байдур скакал с лихой, яростной гордостью в сердце. Субэдэй с Бату остались позади, впереди полная свобода действий. Правда, Илугей наверняка будет сообщать орлоку о каждом шаге, ну да и пусть: догляда он не боится. Отец обучил его всем тонкостям войскового подчинения и способам ведения боя – а ведь Чагатай, ни много ни мало, сын самого Чингисхана. Так что в неизведанную даль Байдур отправлялся вполне подготовленным. Да еще, если надо, следом идет запас, груженный на вьючных лошадей. Субэдэй разрешил не брать с собой повозки. Огромный табун, кочующий вместе с туменом, мог перевозить на себе все, кроме разве что громоздких частей от тяжелых катапульт.

Сложно было совладать с распирающей грудь хмельной радостью, скача во главе двух туменов через земли, которые и во сне не могли присниться. За день, по примерным подсчетам, войско покрывало по сто семьдесят гадзаров. Скорость важна – это дал ясно понять Субэдэй, – но оставлять у себя в тылу вражеские армии нельзя. Поэтому от Карпатских гор Байдур взял курс почти строго на север. Дойдя до нужной точки, он готовился повернуть свои тумены на запад и двинуться соразмерно с Субэдэем, круша все, что стоит на пути. Зачищать землю его люди начали, когда Краков оказался на западе, а город Люблин – непосредственно впереди.

Натянув поводья, Байдур с кривой ухмылкой оглядывал стены Люблина. Зимой природа спала, поля вокруг были черные, голые. Он спешился, чтобы на ощупь опробовать почву, помять в руке влажный липкий ком и уже потом ехать дальше. Земля хорошая, жирная. Только щедрая земля и лошади вызывали у Байдура азарт жадности. Золото и дворцы – пустой звук; так его учил еще отец. Название «Краков» Байдур впервые услышал от Субэдэя. Тоже, собственно, пустой звук, хотя неплохо было бы швырнуть польские воеводства к ногам хана. Может, успешного военачальника Угэдэй даже поощрит здесь земельными владениями, так что можно будет основать свое ханство. А что, в жизни и не такое бывает.

Перед отъездом Субэдэй дал Байдуру пергаментные свитки со всем, что известно об этих землях, но ознакомиться с ними было пока недосуг. Кто бы ни вышел навстречу, все равно падет, как колос, скошенный безжалостным серпом.

Байдур снова сел на лошадь и подскакал к городу ближе. До заката оставалось уже недолго, ворота скоро закроются. На подъезде он разглядел, что стены у города ветхие, латаные-перелатаные многими поколениями каменщиков. Местами бреши заложены даже не камнем, а деревом. Байдур улыбнулся. Как там говорил Субэдэй? Скорость и уничтожение?

Байдур обернулся к Илугею, невозмутимо сидящему в седле:

– Дождемся темноты. Один джагун людей полезет на стены с одного бока, отвлекая на себя их караульных. А другой полезет вон в те бреши и откроет ворота изнутри. Надо, чтобы к восходу все полыхало, как костер.

– Будет сделано, – сдержанно кивнул Илугей и поскакал передавать приказ молодого военачальника.

Глава 27

Байдур с Илугеем мчались по польским просторам с необыкновенной скоростью. Не успел пасть Люблин, как он уже торопил свои тумены к Сандомиру и Кракову. При таком темпе они на лету громили колонны врага, идущие освобождать города, что уже были взяты. Байдур вновь и вновь дивил местную шляхту: его двадцать тысяч опрокидывали польские отряды размером поменьше, после чего поголовно их истребляли. Именно такие приемы были в чести у Байдурова деда, а затем их ему детально воссоздал и отец Чагатай. Враг был вял и медлителен, а броски монголов в польских землях напоминали удары копья. Байдур знал, что в случае проигрыша пощады ему не будет ни от своих, ни тем более от чужих. При удачном для себя раскладе поляки сотрут его тумены в порошок. А потому сражаться на их условиях или выступать против их сводных сил он избегал. Звать подкрепление ему неоткуда, а потому своих людей Байдур расходовал бережно, с пониманием, что лучше воздержаться от той или иной схватки, чем положить на поле лишнее число своих воинов.

Имени воеводы, что вывел под стены Кракова полки нарядных латников и пехотинцев, он не знал. Разведчики доложили о войске в пятьдесят тысяч, на что Байдур лишь досадливо ругнулся. Задачи, поставленные Субэдэем для северного крыла, ясны, но самоубийство в них не входит. Между тем польский воевода не отступил за толстые стены, изготовившись к пассивной обороне города, что равносильно добровольному заточению в западню. Как и Москва, Краков был по большей части открытым, а потому достаточно сложным для защиты городом. Его сила состояла в многочисленной армии, что встала лагерем в ожидании атаки монгольских туменов.

Со своим передовым минганом Байдур подъехал на опасную близость к городу, осматривая войсковые построения и характер местности. Неизвестно, представляли ли поляки угрозу для Субэдэя, но сейчас речь шла о прямых обязанностях Байдура, ради которых он и был послан сюда на север. Он не должен допустить, чтобы эта армия соединилась с венграми. Но и просто удерживать ее здесь, возле Кракова, недостаточно. Орлок велел пронестись по этим землям огненным вихрем, вымести их дочиста, чтобы уже никакая вражья сила не двинулась отсюда на юг, оставаясь за спиной рыщущим волком. А если этих указаний ослушаться, то Субэдэю об этом враз донесут: уши у него наверняка тут есть.

Байдур взъехал на небольшой холм и отсюда оглядывал открывшееся взору море людей и лошадей. С расстояния было видно, что его присутствие обнаружили: сюда уже скакали во весь опор дозорные, угрожающе помахивая саблями. По флангам запрыгивали в седла конники, готовясь отражать бросок или что там еще замыслил неприятель. Как бы на его месте поступил отец? Нет-нет, что бы предпринял дед? Как бы совладал с таким множеством?

– Видно, этот город богат, коли собрал на защиту такую силу, – молвил за плечом Илугей.

Решение пришло быстро – настолько, что Байдур улыбнулся. У него с собой почти шестьдесят тысяч лошадей. Табун так велик, что на одном месте может оставаться не дольше дня: лошади вытаптывают и пожирают траву, как саранча, а сами тумены поедают все, что движется. Вместе с тем каждая навьюченная лошадь несет на себе запасы стрел и дротиков, горшки, провизию, инструмент и еще сотни необходимых в походе вещей и принадлежностей, вплоть до креплений и войлока для юрт. По крайней мере на оснастку Субэдэй не поскупился.

– Думаю, ты прав, Илугей, – откликнулся Байдур, взвешивая шансы. – Свой драгоценный город они намерены защитить, потому и собрались возле него плотной толпой. – Он ощерился. – Если они соблаговолят толпиться в одном месте, то тем лучше для наших стрел.

Молодой военачальник развернул лошадь и поскакал прочь, игнорируя ретивых шляхтичей, что, пока он стоял на холме, пустились вдогонку и теперь уже настигали. Когда один из них в азарте погони вырвался вперед, Байдур на скаку слитным движением вынул стрелу, приладил к луку и отпустил тетиву. Выстрел получился гладким: всадник кувыркнулся с коня. Оставалось надеяться, что это добрый знак.