Ключ разумения, стр. 16

В ответ он получил внятный шёпот прямо в ухо: «Мэ уже мёртв, Рэ уже далеко».

– Интересно, смог бы я пройти сейчас по канату? – возвращаясь в залу, спросил себя Тибул, не зная, как справится с переполнившей его радостью. Слишком быстро и удачно он провернул это дело! Он попросил натянуть в зале «какую-нибудь толстую верёвку» прямо над столами между двумя балконами. И, не залезавший на канат по крайней мере года три, хладнокровно прошёл над головами под рёв и аплодисменты пирующей черни, с сегодняшнего дня ставшей рабоче-крестьянской аристократией. Особенно восторженно хлопала Суок, несмотря на зверские взгляды Ревтута. Глупыш! Он не понимал, что хлопала пятнадцатилетняя танцовщица не двадцатисемилетнему «старикашке Исидору», она аплодировала мастерству великого канатоходца Тибула, не более того, а влюблена была всё же в перекошенного от злобы Тутчонка. Господи, ну для кого мы ходим по канату?!

А Тибул шёл по верёвке, и пел, не раскрывая рта: «Мэ уже мёртв, Рэ уже далеко, Метьер уже мёртв, Раздватрис уже далеко…» Он был в прекрасном настроении.

…А теперь, если б мы с вами, мои читатели, через минутку после того, как Коль Метеор убежал во дворец, заглянули в яму, то увидели бы вот что: неизвестно откуда на её дне появился человечек в чёрном плаще и чёрной шапочке, с обмотанной вокруг шеи разноцветной бородой – настоящая радуга в миниатюре. Человечек, прислонив обезьяну к стене, склонился над убитым Метьером, закрыв его плащом. Прошло секунды три – раз, два, три – и ни его, ни Метьера не стало, они пропали, как и вовсе не бывали.

А может, мы с вами вообще никакого человечка бы не увидели, если б он этого не захотел. Тогда бы увидели мы, как обезьяна со стрелой в виске поднимается и шлёпается спиной к стене, а тело Колобриоля просто исчезает.

А куда он исчез, один, или с человечком – пока неизвестно. И вот вопрос юным и прочим читателям: бывает ли так, что герой книги погибает в самом начале? До свидания, до следующей главы!

Глава восьмая

Кое-что из прошлой жизни танцмейстера и палача

Старинная чёрная карета с задраенными сиреневыми окнами тряслась по булыжной мостовой ближайшего к толстяковскому парку северного городка. Она была украшена палкой с привязанным к ней символом победившей революции – красным флагом, сильно напоминающим рубаху. Как говорится, чем богаты! Светало. А внутри кареты пока была ночь, освещённая еле тлеющим, но тоже по-революционному красным фонариком, висящем на гвозде между окон. Беглецы ехали молча, наконец Ангор, не дождавшись объяснений, прервал молчание.

– Куда ты везёшь меня, Пупс, и по чьему приказу? – спросил он, сурово сдвинув мохнатые брови.

– По чьему приказу, и сам толком не знаю. А везу не я – возница, он, должно быть, знает, куда. Честное слово, вы не должны беспокоиться! – испугался он вдруг своего тона. – Вас спасучивают от неминучимой смерти ваши вернючимые друзья! Чего вам это, плохо? – проговорил он скороговоркой, выпучив от усердия глаза. – Ой, спутался…

Раздватрис хмыкнул. Он вдруг вспомнил, что Пупс – родной сын знаменитого клоуна Августа: яблоко от яблони падает недалеко. А может, и в самом деле ничего не знает.

«Брательник, что ли, Тибул, всё-таки? Рискует карьерой, может быть, головой, зачем? Кровь родная заговорила?»

– Такие люди, как вы, на дороге не валяются! – карлик будто услыхал его мысли. – Потому вам и сохраняют жизнь. Вот вы почти без царапин. Вас даже гвардейцы бить поопасались: мало ли?

– Один было хотел – кулак, как две моих головы… нет, твоих. – Раздватрис засмеялся, Пупс угодливо захихикал: голова у него была несоответственно тельцу большая. – Но я на него так посмотрел… Вот так.

– Вас боятся, – сказал карлик восторженно, от взгляда палача чуть не наложив в штанишки. Ангор совсем развеселился.

– Слушай, Пупсик, – хлопнул он его по коленке, – а чего ты со мной на «вы»? В яме тыкал, а тут «выкаешь»?

– В яме одно, – Пупс осторожно улыбнулся, – а когда рядом – другое.

«Боится», – подумал Ангор удовлетворённо.

– Все меня боятся, – сказал он вслух, – думают, чуть что, так сразу и раздавлю. А я не сразу, я сперва помучаю.

Вдруг карета закончила трястись, и встала.

– Что, уже приехали?

– Это, видимо, пост, – шепнул Пупс.

– Я и говорю: приехали, – с иронией сказал Ангор.

– Именем революции, – раздался внушительный голос, – проверка документов!

Пупс откинулся, прикрыл глаза и приставил палец к губам.

– Именем революции, – произнёс тот же голос, – проезжайте!

– Ишь ты, и проверять не стали, – удивился Ангор. – Бардак. – Вспомнил он Бонавентуру.

– Бумага, – тихонько захихикал карлик. – Надёжная бумага у возницы.

«Так-так, стало быть, кто хотел меня казнить, тот и спасает. Ох, спектакль. Ах, циркачи!

«Но зачем я им, зачем?» – думал Ангор. Ему показалось, что он нужен не брату, а именно им всем, их новой власти. Карлик смотрел на него так, будто опять прочитал его мысли, Ангор погрозил ему пальцем.

– А ты что-то знаешь, лилипут, а? – вопросил он грозно.

– Т-сс, потише, – побледнел тот, – и, потыкав пальцем в перегородку, за которой сидел кучер, добавил громко: – Я ничего, ничего не знаю!

– Я и в самом деле ничего важного для вас не знаю, – перешёл он опять на шёпот.

Помолчали. Ангор начал как-то странно перебирать ногами: у него началось движение мысли.

– А я бы, – вдруг вымолвил он, – устроил немножечко… совсем другое представление. Вышло бы так, что меня бы освободили прямо во время казни. Ну, скажем, – он закатил глаза, – прыгнул бы на меня тигр, а ему бы в лоб десяток стрел, и с гиканьем ворвались бы на конях лесные разбойники, ну, переодетые гвардейцы, – и круша решётки и зрителей… – Ангор замолчал. Разгона для мысли не было, и она остановилась. – Ну и так далее, – зевнул он, почти засыпая.

– Вы артист! – восхищённо молвил Пупс.

– А у этих спасателей никакой фантазии, бумаги одни… – Раздватрис вдруг проснулся. – Кормить будут, что ли? В яме меня кормили! – Крикнул он строго, чтоб и кучер слышал…

Остановились, видимо, у трактира. Раздватрис действительно хотел есть, но главное, мечтал размять длинные ноги: затекли. Карлик, вышедший проведать как-чего, заглянул в карету.

– Выходить никак нельзя, вас могут узнать. Кушать будем, не выходя…

– Не болтайте глупости временно не отрубленной головой, – перебил его Ангор. – Кто это меня может узнать? Я в наряде лучника… притом, бумага… Где мы? – он пихнул карлика в хилую грудь и вышел.

Было раннее утро. На травке одна пичуга кормила другую, клювиком старательно проталкивая собранную пищу как можно глубже в жадно распахнутый клюв. Раздватрис вдруг почувствовал страшный голод…

Но оставим беглецов – ах, на свободе! – дышать, прохаживаться и завтракать. «А звери остались без завтрака, то есть без меня!» – захохочет Ангор. Потом они ещё будут долго ехать, так что я успею кое-что порассказать. Ведь даже если кто из вас и читал книжку «Три толстяка» – ведь не перевелись же ещё читающие подростки! – в ней о прошлом нашего героя ничего не написано.

…Ангор родился в одной из деревенек, расположенной меж живописных холмов в Толстячьей долине, по которой текла речка Жирняшка, неподалёку от дворца трёх толстяков, который был расположен подальше от городской суетни, копоти, и всяких вредных производств. Родители его, отец Беньо Антаки и мать Метью Антаки, были крестьяне. Отец был сильный и очень трудолюбивый, а вот мать была кем-то вроде цыганки. Совсем малюткой её случайно, или нарочно, оставили в деревне артисты, возвращавшиеся с какого-то дворцового праздника. Её удочерила семья Антаки. Глава семейства дал ей имя, и когда пришла пора, женил на ней своего старшего сына. Была она совсем не из этой среды, крестьянскую работу не любила, по дому всё делала кое-как, зато хорошо гадала на картах, кофейной гуще, по ладони, и тем гораздо больше приносила в семью дохода, чем с утра до вечера гнувший спину муж Беньо. На завалинке не сидела, костей никому не перемывала, была молчалива, и, казалось, кротка, но постоять за себя могла, и так язычком резануть, что мало не покажется. Совсем они были не пара, но муж её очень любил.