Истории для детей, стр. 13

— Я Дэвид Копперфилд, вы были у нас дома, когда я родился, и видели мою дорогую маму.

Мисс Бетси молча смотрела на мальчика.

— С тех пор как она умерла, — продолжал Дэвид, — меня бросили на произвол судьбы, заставили заниматься работой, которая мне никак не подходит, потому я убежал и пришёл к вам. По дороге меня ограбили, я шёл пешком и за последние несколько дней ни разу не спал в постели.

Тут Дэвид не сдержался и разразился громкими рыданиями, которые, к слову сказать, вывели его бабушку из оцепенения, в котором она находилась всё время, пока он рассказывал.

— Дик! — вдруг позвала она. — Иди сюда, Дик!

Из дома вышел почтенный мужчина с полным улыбающимся лицом.

— Этот мальчик говорит, что он мой внук, Дик! — сказала бабушка. — И что же я теперь должна сделать?

— Наверное, для начала его нужно пригласить в дом и хорошенько вымыть, — улыбнулся мистер Дик, который явно был советником бабушки во всех, даже самых затруднительных, делах.

— Светлый разум мистера Дика помог нам! — воскликнула мисс Бетси, словно очнувшись. Она вскочила на ноги и буквально затолкала Дэвида в дом. А там уже она принялась хлопотать и бегать вокруг мальчика, который при виде такого красивого дома, где ему разрешат помыться и, может быть, даже дадут поесть, совершенно растаял, хотя и ни на секунду не переставал плакать.

— Ну-ка, ну-ка! Вытри слёзы! — прикрикивала на него бабушка, которая и сама, по правде сказать, была не прочь всплакнуть.

Дэвида вымыли, завернули в две огромные шали, накормили, а старую его одежду сожгли на заднем дворе. Теперь он мог покинуть этот дом только в том случае, если бы появился новый закон, разрешающий бродить по улицам голышом. Дэвид проспал несколько часов, и как только бабушка увидела, что он открыл глаза, она тут же позвала его пить чай. Всё так же завёрнутый в шали, похожий на огромный мохнатый узел, Дэвид проследовал к накрытому сладостями столу, где уже сидел улыбающийся мистер Дик.

— Ну что ж, рассказывай! — велела бабушка.

И Дэвид рассказал ей всю свою историю от начала до конца. Бабушка и мистер Дик внимательно слушали мальчика, иногда задавая вопросы. Лицо бабушки то становилось суровым, то она утирала слезу, то смеялась и радовалась. Дэвид уже давно закончил рассказывать, а слушатели его всё ещё сидели молча, обдумывая произошедшее. Через несколько минут бабушка строго сказала:

— Я всегда хотела, чтобы у меня была внучка, а вместо неё появился ты. И теперь я должна написать о тебе твоим опекунам Мэрдстонам.

Дэвид совершенно отчаялся от таких её слов! Разве для того проделал он этот страшный путь, чтобы сейчас вернуться в руки жестоких опекунов?! Мальчик с ужасом представил, что сделает с ним Мэрдстон, окажись он снова в его власти.

— Бабушка! Не отдавай меня, не отдавай меня им! Лучше просто прогони меня и забудь о том, что я приходил, но только не отдавай меня Мэрдстонам! — взмолился Дэвид и, закрыв лицо руками, снова горько зарыдал.

— Нет, ну вы только посмотрите, мистер Дик! — с напускной суровостью сказала мисс Бетси, глядя на несчастного ребёнка. — И что мы должны теперь с ним делать? Как по-вашему, мистер Дик?

— Я думаю, что мы должны поскорее заказать ему новый костюм, — улыбнулся мистер Дик, — а в моём кабинете лежит отличный бумажный змей. И как только Дэвиду будет что надеть, мы тут же пойдём и запустим его. Ведь правда, Дэвид?

Дэвид не мог поверить своим ушам, он немедленно прекратил рыдать и с восхищением смотрел на этого прекрасного человека. Бабушка же внезапно повеселела и воскликнула:

— Ну вот! Светлый разум мистера Дика снова помог нам! Пойду напишу Мэрдстонам, что отныне ты будешь жить и учиться здесь. И пусть только попробуют появиться на моём газоне! — угрожающе прибавила она. — И не дай-то бог они вздумают заехать на мой газон на осле!

Сверчок за очагом (из рассказа «Сверчок за очагом»)

Как говорится в волшебных сказках, жил-был на свете кукольный мастер Калеб Пламмер, и была у него дочь Берта. Доброй и работящей девушкой была Берта, но так уж распорядилась судьба, что она была слепа.

Если какому-то художнику захочется изобразить на своей картине самый бедный и разрушенный дом, то, без сомнения, он придет именно сюда, к дому старика Калеба. Вряд ли в Лондоне найдется другая такая же покосившаяся и истлевшая постройка, каким был его домишко. Даже домишком-то нельзя было его назвать, скорее уж маленькой потрескавшейся скорлупкой, которую нетрудно свалить двумя ударами молотка, а все обломки увезти на одной большой телеге.

В действительности, не совсем честно говорить, что в этом доме жили Калеб и его дочь. Сам кукольник и правда обитал здесь, а вот дочь его, слепая Берта, жила хоть и с ним, но одновременно совсем в другом месте. Жилище Берты было высоким сказочным домом с разноцветными стенами да весёлым фонарём на двери, который по вечерам освещал целиком почти всю улицу!

Как же так может быть? А очень просто. Дело в том, что Калеб без памяти любил свою дочь. Разве мог он признаться ей, что они живут в убогой лачуге?

Изо дня в день старик рассказывал Берте о том, как красив их дом, как изящна расписная фарфоровая посуда на их обеденном столе (хотя посуда была у них самая простая) и как праздничны её платья (хотя платья её, пусть и всегда чистые, порядком изветшали). Не забывал старик и о людях: все-то у него выходили этакими презабавными весельчаками да добродушными простаками! Даже грубый начальник Калеба, фабрикант Теклтон, представлялся Берте шутником, каких свет не видывал.

Теклтон всегда приходил внезапно. Он резко, без стука открывал дверь, просовывал в неё голову и, если его не замечали, некоторое время смотрел, что происходит в доме. Потом, даже и не подумав поздороваться, он грубо спрашивал: «Что там с последним заказом, бездельники?» Кукольник тогда, наклонившись к дочери, негромко говорил ей: «Видела бы ты, с каким лицом он сейчас подмигивает нам! Что за чудо этот наш начальник!» А фабриканту отвечал: «Будет в срок, мистер Теклтон, будет в срок». Теклтон в ответ бранился себе под нос: «Связался с дармоедами» — и захлопывал дверь с обратной стороны. А порой уходил молча, не считая нужным поддерживать разговор. «До чего же я люблю нашего Теклтона! — хохотал кукольник, когда фабрикант уже не мог слышать его. — Это надо же иметь такое чувство юмора! Вот душа-человек!»

Кукольный мастер и его дочь

Ни горя, ни бедности не знала Берта. Не ведала она, что стены в комнатах давно покрылись пятнами от сырости, что железо на крыше все проржавело, а дерево балок гниёт. Не видела она и того, что отец её, измождённый бесконечной работой, весь, как паутинкой, покрылся морщинами, а волосы его стали седыми и редкими.

Да что же это делается? Снова в рассказ закрался обман! Ведь это совершенная ложь, будто в домишке жили лишь кукольник Калеб да его слепая дочь! Потому что за их очагом обитал ещё сверчок, который стрекотал свои песни так красиво да так уютно, что было бы несправедливым рассказать эту историю, не упомянув о нём. Стрек-стрек-стрек — его переливистые трели раздавались по всему дому, и можно было только диву даваться, как столь маленькое существо может петь так звонко. Берте казалось, что сверчок рассказывает ей сказки о том мире, который она никогда не видела, а старик… Старик тоже любил сверчка и даже начинал волноваться, если вдруг долго его не слышал, но только каждый раз, когда сверчок заводил свои трели, странная тревога охватывала Калеба: ему казалось, что именно тогда, когда он сочинял истории для своей дочери, сверчок начинал стрекотать так громко, будто хотел заглушить его слова.