Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет., стр. 79

Щёлк, вспышка. Экипаж столпился на погранзаставе, где разместилась комиссия и следователь прокуратуры, возле двери председателя. Красный и злой после разговора с председателем Георгич объясняет нам, как и на чьё имя писать рапорта с подробностями происшествия. Написали, Георгич на 7 листах, Гена на пяти, я – убористым неровным почерком – на трёх. Лучше всех Ильдару – на полстраничке размашистым Жориным почерком убойный рассказ: «Командира, крыло, стабилизатор норма!». Смешно. Потом тоже самое с другим заголовком писали прокурору.

Щёлк, вспышка. Мы курим с тем самым лётчиком-инспектором, которому сто лет назад Андрюха сдавал на класс. Он вполголоса рассказывает, какие художества вытворяли на Камчатке при освоении Ан-72, даже на одном двигателе взлетали. Успокаивает нас: «Херня, мужики, я вижу, вы все сделали правильно. Вот только магнитофон послушаем, и сразу вам ордена навесим» (ага, с закруткой на спине, чтоб ткань не оборвали). А мы чем дальше, тем больше нервничаем. За первые полтора суток выкурили два блока сигарет вшестером (Фёдорыч давно бросил). А в это время неподалёку от сопки «Мария» прокуратура вместе с членами комиссии потрошит самолёт, извлекая черные ящики, забирая пробы жидкостей из топливной, масляной и гидросистем, взвешивает груз.

Щёлк, вспышка. Мы с Парамоном обречённо тащим из штаба Анадырского авиаотряда на заставу МН-61 – наземный брат того самого МС-61. Такое ощущение, что несёшь свой приговор, ведь от этой тоненькой, тоньше лески, блестящей проволочки с нашими голосами зависит приговор комиссии. Сзади шаркает ногами дружный экипаж и полкомиссии. Георгич бурно возмущается действиями командира местного авиаотряда вкупе с начальником аэропорта, придумавших байку про наш ночной рейд с дозаправкой. «Ну ты же, бля, лётчик, зачем своей глупостью и незнанием матчасти позориться! Ну хотел ты от своих диспетчеров огонь отвести, придумай что-нибудь толковое, чтобы никто не пострадал». Да, в этой ситуации каждый на себя одеяло тянет, а нам суждено быть крайними.

Щёлк, вспышка, часом позже. Комиссия и мы расшифровываем запись магнитофона. Сначала прослушали 2 раза целиком. Потом с остановками, с записью каждой фразы с указанием говорившего. Дико и непривычно слышать свои голоса, никто себя не узнает. На плёнке ни одного мата! Даже Парамон, который не матюкнувшись, чаю не напьётся, и то слова лишнего не сказал. Только команды, быстрые, чёткие, такие же лаконичные ответы. Снова и снова переживаем мы ситуацию, моя спина покрывается липким потом, руки трясутся, засовываю их между колен. Вот теперь пришёл страх . Нас отпускают, молча идём курить, даже Фёдорыч. Одной сигареты мало, прикуриваю от бычка следующую, с трудом попадая в гаснущий огонёк. Дрожь в руках проходит, спине мокро и холодно.

Щёлк, вспышка. Последние кадры видеозаписи, снятой для прокурора. Парамон, покуривая, стоит на крыльце заставы. Сзади расстилается безбрежная тундра, на которой маленькой чёрточкой вдали чернеет наш самолёт. Камера наезжает на его останки, слышен голос Парамона «Мужики, учите матчасть». Кстати, вечером второго дня Георгич тихонько пристыдил нас: «Поросята вы, хоть бы с самолётом попрощались, ведь он сам погиб, а нас спас». Командир, докладываю, я попрощался. Летом следующего года, возвращаясь из отпуска, вместе с женой через тундру сбегали к спасителю погладить его облезший серый бок.

Тут можно бы поставить и точку, но…. В ходе расследования все отцы-командиры, щедро грузившие на наши шеи сверхнормативный груз, открестились от своих слов. Всех собак повесили на… командира экипажа, конечно. А когда комиссия официально вынесла вердикт «Действия экипажа признаны грамотными» и всплыл вопрос о поощрении, или, чем чёрт не шутит, награждении экипажа, один из этих деятелей своим решением вопрос замял. С резолюцией (устной, конечно): «Пусть спасибо скажут, что никого не посадили». Спасибо тебе, отец родной. Спасибо, что под аварию полчасти барахла списали, которое якобы в упавшем самолёте было, а наши куртки и кожанки почему-то забыли в этот список включить. (С Чукотки вылетали в меховушках, а на Камчатке – там теплее – ходили в кожанках или ДСках).

А сослуживцам нашим отдельное спасибо. Без дураков, без иронии. Ни один из тех, кто давал нам деньги на закупку гостинцев, ни словом, ни намёком не дал нам понять, что «неплохо бы денежки вернуть». Благородство и подлость – они всегда рядом. А почему все подлецы среди командования оказались, а все рыцари среди «простых» летунов – фиг его знает, а я ответа не нашёл.

Для специалистов сделаю ремарочку. Через 2 года подмосковный НИИ-11 вынес вердикт. «Разрыв мембраны на главной дозирующей игле» (это в недрах топливной автоматики). А как показали данные другого чёрного ящика, с момента отказа винт правого двигателя вышел на режим отрицательной тяги, и никакие телодвижения экипажа прекратить снижение уже не могли бы.

Кстати, в тот день упало 6 летательных аппаратов, в том числе и Ту-154 под Хабаровском, который потом пару месяцев в тайге искали, и Боинг где-то во флоридских болотах, и Ми-8 в горах Кавказа, и даже какой-то Ан-2, вроде, ухитрился. Все вдребезги, кроме нас.

А Пасекова Георгия Георгиевича все-таки наградили. Хотели ему орден Мужества дать, а всем остальным по медали Нестерова. Дали командиру медаль Нестерова (остальным по фиге), и то хорошо, он больше всех заслужил. Все прошли через госпиталь, все потом летали, и Андрюха, и Дима, и даже 2 раза падавший (первый раз на Ил-14) Фёдорыч. А ещё Георгич рассказывал, что, когда мы пикировали на склон сопки Мария с грузом Библий и церковным колоколом на борту, перед ним в облаках парил светлый образ Девы Марии с ребёнком на руках, похожим на его сына. Прости мне, Господи, мой атеизм (это я на всякий случай).

P.S. Всем неверующим могу выложить в Сети скан своей лётной книжки с тем самым полётом + скриншоты той самой прокурорской видеосъёмки (только Парамоненко Саня со своей заключительной фразой не вошёл). У профи прошу прощения за некоторую беллетризацию авиационных терминов и фразеологии радиообмена. А причём же здесь профессионализм, спросите вы? Я думаю так: для лётчика – это постоянная готовность к особым случаям от запуска двигателей до их выключения, каждый полет, изо дня в день, из года в год. А будут эти особые случаи и сколько их будет – это как карты лягут. Но самое трудное – быть готовым действовать ежесекундно, не тратя время на размышления, но не бездумно. Ведь в наших руках – ваши жизни.

Golubchik     У-У Коля

Наш истребительный авиационный полк во второй половине 80-х годов прошлого столетия был передан из ВВС округа в подчинение войск ПВО.

Наиболее шустрая, но малочисленная часть офицерских кадров перебежала в другие авиаполки ВВС, принципиально не желая служить под «сапогами».

Мне, лейтенанту-двухгодичнику, было глубоко по барабану, какому богу молиться, ибо служить оставалось меньше трёх месяцев. В обато, [88] где я обретался в качестве зампотеха автотехнической роты, пришла с четверть офицеров, вырвавшихся из лесов, то есть всеми правдами и неправдами сбежавших с глубоко секретных зенитно-ракетных точек. Согласно новому штатному расписанию, мою роту разделили на (цитирую нового комбата) две неровные половины. Теперь должно быть всего по два: два командира роты, два зама, два старшины и вполовину меньше народу и техники. Не служба, а дембельское счастье.

Только радоваться нечему: из четырёх штатных офицеров в наличии был я один, а старшин вообще не одного. Такое положение вещей никак меня не устроило, и я пошёл к комбату, как к барину, за справедливостью. Описывать нашу беседу нет никакого смысла, ибо со стороны это напоминало диалог глухонемого со слепым. Тащ подполковник так и не понял, почему я отказался от заманчивой должности ротного.

– Смотри, блин, жалеть будешь, да поздно будет!– крикнул комбат мне вслед.

Командира в «мою» роту электрогазовой техники нашли через неделю после беседы с комбатом. Как я жалел о том, что не послушал старших товарищей! Командиром роты мне прислали старлея Султанходжаева с патологически непроизносимым именем, скрывшимся за инициалами У.У., впрочем, он легко отзывался на имя Коля. УУ-Коля окончил Самаркандское командное автомобильное училище, просидел почти четыре года «на точке» командиром автовзвода из двух ходовых машин, а теперь дорвался до роты из 90 солдат и более чем 80 машин, каждая из которых тащила на себе какую-нибудь спецустановку. От всего этого изобилия непонятной техники Колины глаза, изначально узкие от природы, округлились… Да так и остались.