Тень орла, стр. 14

И покуда маршалы вполголоса показывали образцы боевого братства, Мюрат спешился, приблизился к Бонапарту и стал перед ним во фронт.

— Ваше величество, приказ исполнен.

— Я рад. Хорошо поработали. Славное дело. Героическая атака и всякое такое.

— Спасибо, ваше величество.

Недомерок уткнул окуляр подзорной трубы под левую бровь и оглядел панораму Сбодунова.

Отбив наконец-то Ворошильский брод, дивизия Нея напирала на левый фланг русских, прогибавшийся под ее натиском. На другом берегу реки, по Московскому тракту отступала в беспорядке пехота царя Александра, на которую наседали легкоконные части французов, а на окраине, у самого моста мелькали крохотные синие пятнышки — перестраивались после своего беспримерного штыкового броска солдаты 326-го линейного. Эта победа затмила собой даже успех при Самотрахии.

Губы императора чуть заметно дрогнули в удовлетворенной полуулыбке. Он сунул трубу маршалу Бутону, распахнул серый сюртук и заложил руку между пуговицами белого жилета.

— Ну, Мюрат, расскажите, как дело было. Только помедленней, не тарахтите. Самую суть. Подлежащее, сказуемое и так далее.

Мюрат сморщил свой безмятежно-гладкий лоб и принялся докладывать. Никогда такого прежде не видал, ваше величество. Нечто неописуемое, ваше величество. Стало быть, протрубили атаку — тарара-тарари — и мы поскакали. Тысяча двести человек. Ну, поскакали и прискакали. А там эти четыреста испанцев, они уже в двух шагах от русских батарей, кто бы мог подумать, ваше величество. И, как бы это сказать, ваше величество, они собрались кинуться на эти пушки. А когда мы оказались рядом и стали кричать им «ура!», они, ваше величество, смотрели на нас с такой, знаете, злобой. И нисколько не обрадовались, что мы подоспели им на выручку. И ни капельки благодарности. Отвернулись, слова доброго не сказали, будто мы порушили их планы. Они, ваше величество, подвергли нас, как бы это сказать, остраки.., острой клизме. Не знаю, ваше величество, сумел ли я объяснить толком.

— Сумел, сумел. Не слишком толково, как, впрочем, и всегда, но сумел. Валяйте дальше.

И Мюрат со своим в поговорку вошедшим косноязычием принялся рассказывать, что было дальше. И они, ваше величество, ну, то есть испанцы из 326-го линейного, не ждали от нас никакой помощи и явно намеревались действовать не под нашей, так сказать, э-э.., эгидрой, а сами, на свой, как это говорится, трах и вдрызг. Ну да, страх и риск.

Виноват, обмолвился. Будто они совершенно от нас агрономны.

— Вы хотите сказать «автономны»? — осведомился Бонапарт.

— Автономны, ваше величество, или как вам будет угодно, но дело в том, что они нас даже бранили. Обзывались, ваше величество, по-всякому.

Сукины, говорят, дети, какого… — виноват, ваше величество, не могу повторить… — вы тут делаете? На кой, говорят, вас сюда принесло? Век бы вас, сволочей, не видать.., не ваша, говорят, печаль чужих быков случать…

Наполеон сделал величаво-снисходительный жест:

— Проявите понимание, Мюрат. Вам ли не знать, до какой степени они щепетильны и своенравны. Ну, там обостренное чувство чести и всякое такое. Без сомнения, они хотели, чтобы вся слава досталась им.

— Весьма вероятно, ваше величество. — Мюрат еще больше сморщил чело: слова императора его явно не убедили. — Но уж очень они злились.

Прямо ужас. Иные даже направляли на нас ружья, словно раздумывая, не отблагодарить ли нас пулей.

Недомерок, которого победы сделали благодушным до тошноты, снова улыбнулся:

— Узнаю. Огненная кровь. Испанский темперамент.

Мюрат кивнул без особенного воодушевления.

Самые яркие его воспоминания об испанском темпераменте относились ко 2 мая 1808 года: тот день он провел в должности военного губернатора Мадрида, хоть, если бы знал, чем это обернется, променял бы ее не глядя и с приплатой на любой пост в администрации Папуа Новой Гвинеи.

На мгновение мысленному взору маршала вновь предстал весь этот разнообразный мадридский сброд, в каждом квартале называемый по-своему — чуло, махо, чисперо, хаке, — кидавшийся под копыта коней, старухи, с балконов швырявшие в его солдат чем ни попадя, громадные толпы простонародья, стекавшиеся из нижних кварталов на Пуэрта-дель-Соль с этими своими навахами, уже открытыми и приготовленными, чтобы резать его мамелюков и кирасир. Не позабылась еще и судьба тех шестерых гренадер, которые в тот день получили на свою беду увольнительную и, понятия не имея, что творится в городе, спокойно сидели себе у дверей какой-то харчевни, пили оранжад и приставали к хозяйке со всякими комплиментами вроде того, что ктасоточка, до чего ж ты хогоша, только кивни, и мы будем с тобой очень счастливы. Весь Мадрид уже был вверх дном и ходил ходуном, а эти сидели и как ни в чем не бывало совершенствовали навыки разговорной речи. Так шло до тех пор, пока не вывернулась из-за утла толпа тысяч примерно в пятьсот разъяренных горожан, которые несли тело некой Манолиты Лахудры. Короче говоря, когда два часа спустя однополчане хватились этих гренадер и отправились на розыски, обнаружили они даже не рожки и ножки, а всего лишь шесть пар яичек, приколотых к двери таверны — все прочее было растерзано в мельчайшие клочья. Так что кому-кому, а Мюрату про испанский темперамент можете не рассказывать.

— Ну, и, стало быть, ваше величество, мы вместе с ними, с испанцами то есть, пошли в атаку на батареи, но когда мне пришлось сыграть аппель, перестроить мои эскадроны, испанцы и без нас продолжали наступать на Сбодуново и, так сказать, на плечах неприятеля ворвались в этот городок, где уничтожили две казачьи сотни, кинувшись на них прямо, как гурии какие-то.

— Вы, наверно, хотите сказать «фурии»?

— Ну да. Гурии или фурии, но от русских осталось мокрое место. — Мюрат снова сморщился, подыскивая выражение, которое наилучшим образом передало бы смысл происходившего. — Химерическое было зрелище.

— Химерическое?

— Именно, ваше величество. Химер — так ведь звали того одноглазого генерала, который взял Трою? А потом описал это в длинной поэме.

IX

Ночь в Кремле

15 сентября 1812 года в составе передовых частей французских войск, входивших в Москву, чеканили шаг и мы — уцелевшие солдаты второго батальона 326-го линейного полка, насчитывавшего к этому времени меньше трехсот активных штыков.

Всех прочих растеряли по дороге от Ютландии до лагеря военнопленных в Гамбурге, а оттуда — до Витебска и Смоленска, до Валютина и Бородина, а от Бородина — до предполья Сбодунова, где, взяв русские батареи, ворвались в городок. Минувшую ночь мы провели на берегу Ворошилки, перевязывая раны, предавая земле тела наших убитых товарищей, и было их ни много ни мало, а каждый четвертый, да и немудрено, если вспомнить, какой стоял трр-зык-бум и блям, когда шли в атаку на пушки, а потом еще казаки на главной улице Сбодунова всыпали нам по первое число, покуда мы их не отправили в райский сад цветочки собирать. Недомерок был до того потрясен нашей отвагой, что прислал из своего императорского походного погреба сотню бутылок водки, чтоб нам было чем отметить победу: «Слушай-ка, Бутон, пока на площади в виду кремлевских стен я собственноручно не приколол кресты этим молодцам, ты потрудись сходить к ним и от моего имени сказать, что, мол, восхищаюсь ими и отдаю им должное, ну, и всякое такое, сам придумаешь». И маршал Бутон самолично явился к нам в расположение, доставил водку и поздравил — «Бтаво, мои х'габ'гецы, импегатог и г'одина готдятся вами», — а мы, еще не успев смыть пороховую копоть, стояли навытяжку и бурчали себе под нос в том смысле, что, мол, хотелось бы знать поточней, чья именно родина нами гордится.

Эх, маршал, маршал, как же ты до сей поры не заподозрил бтавых эспаньолов в намерении дать тягу или, культурно выражаясь, отвалить с концами.

А впрочем, какой с лягушатника спрос? Полное силъвупле. Ох, родина-отчизна, возьми ты нас отсюда.