Трактир на Пятницкой (сборник), стр. 161

День минувший. Толик Бабенко

В староарбатском доме, набитом клопами и измученном пьянством, где родился в пятидесятом году Толик Бабенко, любили поговаривать о судьбе и счастье. У него, Толика Бабенко, с судьбой было все в порядке: мать работает; отец нормальный мужик, пьет по субботам; бабка самостоятельная, и пенсию имеет, и работает; сестра – девка обыкновенная, время придет – замуж выйдет.

Квартира, в которой Бабенко занимали комнату, была большая, некогда барская. Длинный коридор, по правую руку анфилада огромных комнат – потолки чуть ли не пять метров, – когда-то между собой соединявшихся. Позже двери забили, но эхо из анфилад выселить забыли, оно так и гуляло насквозь через пять комнат-залов, от входной двери и до ванной. Люди между собой переговаривались; кто чихнет, то с обеих сторон, а то и через комнаты, желают здоровья. По левую руку от входа – комнаты поскромнее, потолки метра три с небольшим, между собой никогда дверей не имели и звуками не обменивались. На этой стороне и жили Бабенко.

О счастье и несчастье, метрах, водке и рублях Толик узнавал на кухне, которая находилась в конце коридора. Здесь стояли две плиты по четыре конфорки и десять столов, по числу комнат. Если все хотели чай пить, двух конфорок не хватало, и мирная жизнь в квартире не могла продолжаться бесконечно. Что комнат в его квартире десять, Толик знал твердо, а вот сколько человек живет, этого он не знал. Народ мигрировал, люди умирали, рождались, женились, уходили в армию, попадали в тюрьму, уследить за всеми было трудно. Костяк квартиры состоял из старух, которые в свободное от сна время пребывали на кухне, где вели серьезные обстоятельные разговоры о жизни, людях, времени и о себе. Здесь Толик провел свои дошкольные годы, приобрел изрядный жизненный опыт и первого сентября отправился с бабушкой в школу спокойный. Накануне старейшина квартиры баба Вера погладила его русую челку и авторитетно произнесла:

– За парня мы спокойны, все Бабенки катятся по середине жизни.

В доме семья Бабенко жила с начала двадцатых годов, все к ним привыкли, с фамилией обращались свободно: «Пошел к Бабенкам», «Возьми соль у Бабенков». Толик пришел в школу, попрощался с бабкой и, зная, что ей только пятьдесят два года и она имеет личную жизнь, отпустил ее на волю. Он никак не ожидал, что первый удар его ожидает именно со стороны фамилии. Учительница – Толик наметанным глазом определил, что в жизни ей везет не очень – начала знакомиться с пополнением, называла фамилию, задавала два-три вопроса.

– Бабенко, – сказала она с ударением на первом слоге. – Анатолий, я правильно произнесла твою фамилию?

В классе хихикнули, Толик встал и сердито произнес:

– Нет. Я Бабенка, – и четко выделил «а» в конце.

– Неверно, – возразила учительница и стала варьировать ударение.

– Он просто бабенка, – сказал будущий отличник, и судьба Толика была решена.

На перемене Толика окружили, начали выяснять, парень он или девчонка, и тут будущая первая красавица и законодательница мод сказала:

– Давай меняться, я тебе фамилию, а ты мне свои ресницы.

Ресницы Толика доконали окончательно, они оказались неприлично длинные и пушистые. Так сказала будущая первая красавица. Он прихватил портфельчик и отправился на кухню, решив ресницы подрезать, а вот с фамилией не повезло, так не повезло.

Вскоре класс стал звать его Бабенкой, о ресницах забыли. Толик снова стал серединка на половинку. Класса с третьего у Толика обрисовался конфликт, который с годами не изгладился, а обострился до предела. Что для человека важнее: руки или голова? На кухне к голове относились довольно индифферентно, руки были в цене. Мужиков в квартире был дефицит весь день: если не убежал, не сидит, то на работе, а вернется, так скорее всего пьяный, а если вдруг трезвый, то его запрут и не выпускают до утра. А в десяти комнатах сколько штепселей, розеток, плиток, утюгов и всего прочего, каждый день перегорающего? А пробки, а лампочки на высоте около четырех метров? Кто полезет?

Толик начал чистить, ввинчивать и менять раньше, чем читать и писать. Толик мог сунуть палец куда угодно, его не только не дергало, все сразу загоралось, накалялось, в общем, начинало работать. Швейная машинка «Зингер»? Приемник, который сделали раньше, чем Попов свой? Кликни младшего Бабенку – все завертится и загорится. Об этом знали все не только в квартире или подъезде, во всем доме. К таланту своему Толик относился спокойно, никакого превосходства над сверстниками не испытывал. Случалось, взрослые, безнадежно махнув рукой на агрегат, отходили в сторону, он покрутит, припаяет, новую детальку изготовит из женской шпильки – нормально получается.

Классная, которая так и не выяснила, на каком слоге в его фамилии ставится ударение, и звала его, как все, Бабенкой, была твердо уверена, что в школе детей необходимо обучать, пополнять неразумные головы знаниями. Она не уставала повторять:

– Толик, главное, что у человека здесь. – И стучала твердым пальцем по макушке.

Заметив страсть Толика все хватать руками и из авторучки мастерить пистолет, а из карты планер, она говорила:

– Думать надо, думать, руки наши слуги, хозяйка всему голова. Бабенка, ты не хочешь всю жизнь прожить слугой?

Толик не хотел, прятал руки в карманы, наклонял голову, думал. Получив аттестат зрелости, а не рукоделия, как не преминула подчеркнуть классная, Толик начал думать об институте.

Поступил он в автодорожный, но после третьего семестра ушел. Счастье Толика с серединки начало скатываться на край, грозило скатиться в кювет. Когда в неделе стало два выходных, отец начал выпивать по пятницам, затем по четвергам, в понедельник опохмеляться, а во вторник болеть. Из-за одной среды не стоило трепать мастеру нервы, решил он, и стал ежедневно ходить не на завод, а к гастроному, где обзавелся приятелями – коллектив сколотился небольшой, но сплоченный. Бабке Толика давно минуло пятьдесят три и подкатило шестьдесят пять, личную жизнь она поменяла на заботу о здоровье. В одном Толику по старинке подфартило: у него обнаружилась сильная близорукость, его признали полностью негодным к воинской службе. Бегать по квартирам, чинить телевизоры, приемники, магнитофоны близорукость не мешала.

Толик Бабенко устроился на работу в телевизионное ателье, где года за два приобрел авторитет. Цену деньгам Толик с детства знал, но только страсти к ним не питал, а относился равнодушно. Пить он не научился, одевался не хуже других, питался в столовой, денег хватало, матери давал регулярно. Постепенно он стал обзаводиться личной клиентурой. Владельцам цветных телевизоров, импортных стереофонических установок Толик нравился. Трезвый, пунктуальный, вежливый, Толик не ахал, не разводил руками, мол, таких запчастей сроду не бывало, работал аккуратно, в сложных случаях вдохновенно. Он любил это дело, бывало, починит архиимпортный агрегат, через недельку позвонит, интересуется: «Как работает? Звук не плывет?» На традиционный вопрос: «Сколько я вам должен?» – Толик обычно пожимал плечами и отворачивался, на кухне его приучили, что запрашивать стыдно. Когда Толик до крана еще не дотягивался и потому прокладку сменить не мог, на кухню приходил водопроводчик. Когда он, попыхивая «Севером», удалялся, кухонный совет начинал раскладывать оброк по комнатам, водопроводчика кляли, даже называли Гитлером.

Рассказывают, что в седую старину в обеспеченных семьях врач, тогда его называли «доктором», был вроде близкого родственника. Он лечил и дедушку и внуков, знал, чем семья кормится и как относится к сквознякам, знал, у кого наследственный катар, а у кого приобретенный бронхит.

Когда из-за границы в Москву, словно на ярмарку, начали свозить и моно, и стерео, с колонками и без колонок, «Сони», «Грюндиги», цветные, кассетные, переносные, машинные и неподъемные, во многих квартирах понадобился «доктор». Если в семье три экрана и пять играющих и орущих устройств, заплачено за них конвертируемой валютой, то простому мастеру из ателье доверить здоровье дорогостоящей банды совершенно невозможно. Можно эту банду не заводить, раз уж образовалась, то сократить, но большинству накопителей такое не под силу.