Кожа для барабана, или Севильское причастие, стр. 106

Может быть, этот умный еврей, Генрих Гейне, был прав и Вселенная — всего лишь результат сна захмелевшего Бога, завалившегося спать на какой-нибудь звезде. Но тайна надежно хранилась под ключом — тем самым, три оборота которого отпирают дверь, ведущую в бездну. Отец Ферро намеревался из-за этого идти в тюрьму, и ни Куарт, ни кто другой не имел права открыть эту тайну добрым людям, ожидавшим сейчас снаружи, в церкви, шум которой — покашливание, звук шагов, скрип скамьи, где кто-то опускался на колени, — доносился до него из-за двери ризницы, через исповедальню, в которой умер Онорато Бонафе, дерзнувший коснуться покрывала Танит.

Он взглянул на часы. Время пришло.

XV. «Вечерня»

Через несколько дней после возвращения в Рим и представления доклада с заключениями по делу о храме Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, Куарту в его доме на Виа-дель-Бабуино нанес визит Монсеньор Паоло Спада. Над городом опять лил дождь, как и три недели назад, когда Куарт получил приказ ехать в Севилью. Теперь он стоял перед одним из огромных окон, распахнутых на террасу, глядя, как падает вода на крыши, на крашенные охрой стены домов, на блестящие от дождя серые камни мостовой и лестницы на площади Испании, когда раздалось звяканье дверного колокольчика. На пороге стоял Монсеньор Спада, массивный, почти квадратный в своем черном плаще, с которого так и стекали струи.

— Я тут проезжал мимо, — сказал он, мотая головой, чтобы стряхнуть воду со своей жесткой, как шерсть мастифа, шевелюры, — и подумал, что, может быть, вы угостите меня чашечкой кофе.

Не ожидая ответа, он сам повесил плащ на вешалку и прошел в строго обставленную гостиную, где уселся в одно из кресел возле террасы. Так он и сидел там молча, пока Куарт не принес из кухни поднос с дымящимся кофейником и парой приборов.

— Его Святейшество получил ваш доклад.

Куарт медленно кивнул, кладя себе в чашку ложечку сахара, и ждал продолжения стоя, помешивая свой кофе. Рукава его рубашки были закатаны до локтя, ворот, без привычной белой целлулоидной полоски, расстегнут. Мастиф наклонил свою тяжелую голову гладиатора, глядя на него поверх своей чашки.

— А еще он получил другой доклад — от архиепископа Севильского, где упоминается ваше имя.

Дождь усилился, и стук воды о пол террасы на секунду привлек внимание обоих мужчин. Куарт поставил пустую чашку на поднос и улыбнулся — грустной, отстраненной улыбкой, одной из тех, которые человек готовит заранее, задолго, уверенный, что рано или поздно она ему понадобится.

— Сожалею, что создал вам проблемы, Монсеньор.

Он произнес эти слова своим всегдашним тоном — дисциплинированным, уважительным. Хотя и находясь у себя дома, он продолжал стоять, разве что не держа руки по швам. Директор Института внешних дел тепло посмотрел на него, потом пожал плечами.

— Вы создали проблемы не мне, — мягко возразил он. — Совсем наоборот: вы пунктуально, в рекордное время представили доклад, проделали трудную работу и приняли надлежащие решения относительно передачи отца Ферро полиции и его юридической защиты… — Он помолчал, разглядывая свои ручищи, в которых почти не было видно чашки. — Все было бы идеально, ограничься вы только этим.

Печальная улыбка Куарта стала еще заметнее.

— Но я ведь не ограничился.

Глаза архиепископа, с белками в коричневых прожилках, похожие на глаза старого пса, долго не отрывались от него.

— Да, не ограничились. В конце концов вы решили поддержать одну из сторон. — Он поколебался хмурясь. — Думаю, самое подходящее слово — впутаться. И сделали это самым неподходящим образом и в самый неподходящий момент.

— Для меня они были самыми подходящими, Монсеньор, — искренне ответил Куарт.

Архиепископ снова наклонил голову, доброжелательно глядя на него исподлобья.

— Вы правы. Простите. Естественно, для вас они были самыми подходящими. Для вас. Но не для ИВД. — Он поставил свою чашку на поднос рядом со второй, и во взгляде его появилось любопытство. — И не для той роли беспристрастного наблюдателя, которую вам было приказано исполнять там.

— Я знал, что это бесполезно, — проговорил Куарт. — Просто символ, и ничего больше… — Он помолчал, погрузившись в свои мысли, вспоминая. — Но бывают моменты, когда такие вещи приобретают значение.

— Ладно, — согласился Монсеньор Спада. — На самом деле это было не так уж бесполезно. По моим данным, Мадридская нунциатура и архиепископ Севильский сегодня утром получили инструкции о сохранении храма Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, а также о назначении нового приходского священника… — Он всмотрелся в выражение лица Куарта, потом иронически-добродушно подмигнул ему. — Эти ваши заключительные соображения — насчет кусочка неба, который исчезает, латаной-перелатаной барабанной кожи и всего прочего — произвели большое впечатление. Это было весьма волнующе и убедительно. Знай мы раньше о ваших риторических способностях, мы уже давно нашли бы им достойное применение. — Сказав это, Мастиф замолчал. Теперь твоя очередь задавать вопросы, говорил его взгляд. Хоть немного облегчи мне задачу.

— Это хорошая новость, Монсеньор. — Куарт смотрел на него выжидающе. — Но хорошие новости сообщают по телефону… А какая же плохая?

Прелат вздохнул.

— Плохая новость называется Его Высокопреосвященство Ежи Ивашкевич. — Он на миг отвел глаза в сторону и снова вздохнул. — Наш возлюбленный брат во Христе держал в когтях мышь, а она взяла и вырвалась, так что теперь он жаждет компенсации… Он выжал из доклада архиепископа Севильского все, что мог. И пришел к заключению, что вы превысили свои полномочия. А плюс к тому — Ивашкевич поверил кое-каким инсинуациям Монсеньора Корво относительно вашего личного поведения… Короче, по милости того и другого положение ваше сейчас довольно сложное.

— А ваше, Монсеньор?

— Ну, мое… — махнул рукой архиепископ. — Я менее уязвим, у меня в руках досье и прочие подобные штучки. Я пользуюсь относительной поддержкой Государственного секретаря… В общем-то, мне предложили мир в обмен на маленькую компенсацию.

— Мою голову.

— Более или менее. — Монсеньор Спада встал, прошелся по комнате. Теперь он стоял за спиной у Куарта, рассматривая небольшой набросок в рамке, висевший на стене. — Речь идет о символическом шаге, поймите. Это что-то вроде той мессы, которую вы отслужили в прошлый четверг… Знаю, все это несправедливо. Жизнь несправедлива. Рим несправедлив. Но они такие, как есть. Таковы правила нашей игры, и вы всегда знали об этом. — Обойдя вокруг Куарта, он снова оказался лицом к нему и стоял так, заложив руки за спину, размышляя. — Мне будет не хватать вас, отец Куарт, — сказал он наконец. — И до, и после Севильи — вы всегда были хорошим солдатом и останетесь им. Я знаю, вы делали все как можно лучше. Вероятно, за эти годы я взвалил на ваши плечи слишком много призраков. Надеюсь, что теперь призрак этого бразильца, Нелсона Короны, опочит в мире.

— Как со мной поступят?

Это был нейтральный, объективный вопрос, заданный без малейшего волнения. Монсеньор Спада жестом бессилия воздел руки к небу.

— Ивашкевич, всегда такой милосердный, хотел отправить вас мелкой сошкой в какое-нибудь захолустье… — Он прищелкнул языком, давая понять, что весьма удивился бы, услышав из уст Его Высокопреосвященства что-то иное. — К счастью, у меня были кое-какие карты в рукаве. Не могу сказать, что ради вас рискнул собственной головой, но я запасся вашим личным досье и постарался максимально подчеркнуть ваши заслуги, особенно панамское дело и ту историю с хорватским архиепископом, которого вы вывезли из Сараева. Так что в конце концов Ивашкевич удовлетворился вашей формальной казнью как агента ИВД. — Квадратные плечи снова приподняли пиджак Мастифа. — Таким образом, поляк съедает моего офицера, но партия сводится вничью.