Приключения во дворе, стр. 48
Поезд уже подходил к Москве, когда Вова сказал:
— Я вам пятнадцать рублей перевёл — в адрес лагеря.
— Какие пятнадцать рублей? — удивилась Катя.
— Мне Мишка должен был пятнадцать рублей, а отдала Анюта пятнадцать и вы пятнадцать, вот я излишек и перевёл.
— Спасибо, — сказала Катя. — А десятку я тебе завтра отдам. Ты заходи в лагерь, я возьму из дому деньги.
— Вы мне восемь семьдесят отдадите, — сказал Вова. — Рубль тридцать вы за мой билет заплатили.
Глава тридцатая. Снова вечер идёт по городу
Слухи распространяются быстро. Только вечером по дворам прошёл слух, что убежал Вова Быков, а утром опять новость: оказывается, Вова вернулся. А может быть, он никуда и не уезжал? Может быть, известия были ложные? И спросить неудобно у супругов Быковых. Люди уважаемые, достойные, все к ним хорошо относятся. Им, наверное, неприятен будет разговор о Вовином бегстве.
От дворничихи узнали, что Быковы вернулись в два часа ночи расстроенные, взволнованные, а в четыре часа утра пришёл домой Вова. Что произошло — неизвестно, но только утром все видели, как Иван Петрович пошёл на работу, а Мария Петровна, накормив детей, отправилась в магазин. Часов в десять появился во дворе Вова и прошёл спокойно, серьёзно, ни на кого не обращая внимания. И самое удивительное, что прошёл он в районный пионерский лагерь. Правда, пробыл он там недолго, поговорил о чём-то с Катей Кукушкиной и ушёл оттуда. Но ребята из лагеря утверждали, что разговор с Катей был спокойный, даже дружественный. Это после того, как все, и Катя Кукушкина тоже, узнали, что он за штука, этот Вова, и что он там за сараями вытворяет. Ничего нельзя было понять!
Потом вышли во двор Витя и Люба. Играли, как обыкновенно, ни о чём не рассказывали, а расспрашивать было неудобно.
На самом деле поход Вовы Быка в пионерский лагерь объяснялся причинами очень обыкновенными. Он пошёл получить с Кати долг, конечно, если посланные им пятнадцать рублей почта уже доставила.
Оказалось, что доставила, и Катя аккуратно отсчитала восемь рублей семьдесят копеек. У неё мелькнула было мысль, что мог бы Вова и не брать этих денег. По совести говоря, ведь это из-за него она заплатила штраф и покупала билет. Но она ничего не сказала. Деньги были у неё приготовлены, и она их отдала Быку.
Она не спросила, какой у Вовы был разговор с отцом и мачехой, потому что не хотела заставлять его рассказывать то, чего он сам, очевидно, рассказывать не хотел. Она только сказала:
— Если хочешь в волейбол сыграть или, может, лёгкая атлетика тебя заинтересует — заходи. По лёгкой атлетике у нас и инструктор есть, ну, а насчёт волейбола, умеешь хорошо, а не умеешь — ребята научат.
— Спасибо, — сказал Бык, — может, зайду.
Простился и ушёл.
Видел Вову Быка в лагере Паша Севчук. Видел и Вова Бык Пашу Севчука. Оба сделали вид, что друг друга не заметили.
Паше Севчуку нелегко было сохранять хладнокровие. Его очень мучило любопытство. Он то наверняка знал, что Вова пытался удрать. Он-то наверняка знал, что за ним гнались. Не случайно же спрашивала Кукушкина, куда Вова Бык собирался уехать. Очевидно, его задержали, раз он здесь, но тогда почему не вышло никакого скандала, а наоборот, Вова впервые за всё лето пришёл в лагерь и спокойно разговаривал со старшей пионервожатой. Любопытство мучило Пашу. Ведь вот как этому Быку везёт! Паша был уверен, что у Быка будут большие неприятности и что он, Паша, сведёт с ним счёты. Но, оказывается, никаких неприятностей нет, всё благополучно и даже благополучнее, чем раньше.
Паша с трудом сохранял выражение спокойного доброжелательства ко всем окружающим, какое должно быть свойственно примерному мальчику.
«Ничего, — думал он, — я ещё с ними сыграю шутку. Они ещё все у меня попрыгают!» Почему-то он был зол не только на Вову Быка, который его ударил, но и на Мишу Лотышева, который, по его мнению, совершенно несправедливо вышел сухим из воды. Шутка ли, украл золотой портсигар, пытался продать, можно сказать, был пойман с поличным — и ничего, всё сошло с рук. Все вокруг делают вид, что ничего не знают. А он, примернейший, замечательнейший Севчук, грубо говоря, схлопотал по морде, да ещё, мало того, должен бояться, что кто-нибудь из ребят, бывавших за сараями, проболтается, и все узнают о некоторых его поступках, о которых не следует знать, и о том, как ему за что дали в зубы.
Самое странное, что Паша Севчук был искренен. Он не только жил двойной жизнью, этот удивительный мальчик, он и чувствовал и думал по-разному. Одно дело — он, и совсем другое — все остальные. С него спрашивать нельзя, а с других за всё следует спрашивать. Ему теперь казалось, что он выручал Мишу Лотышева, спасал от злодейских рук Вовы Быка, и он совсем не помнил, как по сговору с Вовой втягивал Лотышева и игру, в неоплатные долги, в незаконные операции с билетами у кино.
Анюта и Миша с утра поехали в больницу. К маме их не пустили, но сказали, что состояние вполне удовлетворительное. К ним вышел Пётр Васильевич. Он провёл ночь у больной, но выглядел бодро, сказал, что маме лучше, что он ночью подремал в коридоре в кресле и что утром его накормили, что он ещё побудет у мамы, но к вечеру приедет домой и ночевать будет дома.
— Я вчера, ребята, так растерялся, — сказал он, — что даже забыл спросить, как у вас с деньгами. Небось кончились деньги?
У Миши заныло сердце, но Анюта ответила очень спокойно:
— Не только, знаешь ли, кончились, а я даже Марии Степановне пятнадцать рублей задолжала.
— Ну, ничего, ничего, — сказал Пётр Васильевич, — на тебе двадцать пять — пятнадцать отдай Марии Степановне, а на десятку купи чего-нибудь повкусней. Я приеду, чаю попьём. Обсудим все дела.
Анюта посоветовала Мише пойти в лагерь. Миша предложил помочь ей с покупками, но она сказала, что справится и сама. Миша пошёл в лагерь, и, увидя его, Севчук обозлился ещё больше. Он просто не мог видеть, как Миша весело играл в волейбол, как потом несколько ребят, в том числе и Миша, устроились в беседке и один мальчик читал вслух какую-то книгу, а остальные ребята, в том числе и Миша, громко смеялись.
Сохраняя на лице весёлое, благодушное выражение, Паша Севчук продумывал планы мести, и так как он был большой мастер составлять такие планы, то к концу дня один план у него созрел. У него исправилось настроение, и ушёл он из лагеря действительно весёлый и благодушный. День пионерского лагеря кончился, ребята разбежались по домам. Вечер неторопливо отправился по городу в ежедневную свою прогулку, медленно сгущая тени под деревьями, постепенно зажигая лампы за окнами домов, обвевая город прохладным ветерком.
Катя ещё задержалась в лагере и только часов в семь собралась домой. Она очень устала, прошлую ночь она почти совсем не спала, но у ворот лагеря её поджидал Иван Петрович Быков.
Они поздоровались, помолчали. Кате не хотелось начинать разговор о вчерашних событиях. Иван Петрович сам начал его:
— А я вчера, знаете, очень на вас обижался. Думал, вы сбежали от нас, побоялись неприятного разговора.
— Я не была уверена, правильно ли я всё сообразила, — сказала Катя. — Незачем, думаю, рисковать. Пусть лучше на разных вокзалах мы будем искать Вову.
— Мы ночь поволновались. — Иван Петрович улыбнулся. — Но это ничего.
— Вы говорили с Вовой? — спросила Катя.
— Да как сказать, вроде и не говорили, а чувство такое, что будто и был разговор. Он только под утро пришёл, мы-то с Машей не спали, но сделали вид, что спим. Он разделся и лёг. Утром я тихо встал, оделся, стал на работу собираться, смотрю, он лежит и на меня смотрит. Увидел, что я заметил, и говорит: «Ты, говорит, вчера небось наволновался, отец? Ну ладно, теперь не волнуйся». Я говорю: «Ладно, раз ты говоришь — я верю», а он говорит: «За мной старшая пионервожатая сама поехала. Второпях на поезд без билета села, без денег. Её, понимаешь, задержали, оштрафовали, а она ничего. Смеху!» Я, знаете, даже рассердился: «Какой тут, говорю, смех! Что же она, и сейчас задержанная сидит?» А он мне важно так отвечает: «Нет, я дал денег, выкупил из-под ареста». — «А, говорю, ну это правильно». А он говорит: «Я, говорит, ещё на хозяйство подкину. Много не много, а рублей тридцать подкину. А то, что же, ты один на пять человек ишачишь». Я говорю: «Не надо мне денег, пойдёшь работать — будешь вносить долю, а пока тебе одно дело: кончать школу. Образование надо иметь». А он говорит: «Ладно, говорит, больше сейчас не могу, а рублей тридцать подкину. Придётся нам перебиться, пока я школу кончу». — «Ладно, говорю, перебьёмся». Вот и весь разговор.