Приключения во дворе, стр. 34

Как всегда в тех случаях, когда реальная опасность нависала над Вовой, лицо у него становилось глупым, глаза будто мутнели, рот полуоткрывался, и всем было ясно, что мальчик этот если и по полностью идиот, то уж наполовину — наверное.

Ох, как ненавидела Катя Быка! С каким удовольствием ударила бы она его в эту идиотскую физиономию! Но она сдержалась. Хорошенькое дело — пионервожатая и полезет драться!

— Ну, вот что, — сказала она голосом, дрожавшим от бешенства, — моя вина, проглядела я тебя, Бык! Ничего, ещё не поздно исправить ошибку. Запомни: не будет тебе больше воли, ни одного парня ты больше не собьёшь, понял?

В тех случаях, когда опасность становилась реальной, лицо Быка принимало всегда новое выражение. Вот и сейчас оно всё искривилось, как будто он с трудом сдерживался, чтобы не заплакать.

— А я чем виноват? — начал он хнычущим голосом. — Мишка-то сам просил не говорить никому. Нужен он мне, Мишка ваш! А это честно, да? Сам же просил, чтобы я молчал, а после сам и наябедничал.

Хныча, стараясь разжалобить Катю Кукушкину потому, что он не знал, чем ему грозит это посещение. Вова в то же время внимательно разглядывал всех, кто его окружал: из милиции никого — уже хорошо. Паша Севчук подаёт какие-то знаки глазами, понять знаки невозможно, но хорошо уже то, что Паша здесь. Если бы опасность была серьёзная, Паша бы не появился. У ребят у всех лица злые, неужели всем растрепался Мишка?

— Ну, вот что, — сказала Катя. — Завтра мы с тобой разговаривать будем по-другому, а сейчас вот.

Она развернула платок, в котором лежали бумажные, серебряные и медные деньги, отсчитала дрожащей от ярости рукою пятнадцать рублей и швырнула их прямо в лицо Быку.

— На?, получай наворованное! — сказала она. — Пошли, ребята!

Кажется, что ребята были огорчены таким мирным окончанием разговора. Им, по-видимому, мерещилось, что-то вроде поединка между кем-нибудь из них и Вовой Быком. Каждый, может быть, представлял себя побеждающим Быка в жестоком и кровавом бою я очень ярко воображал, как в конце упорного боя, израненный, потерявший много крови, он одолевает врага под приветственные возгласы товарищей.

К сожалению, ничего подобного не произошло. Сцена была короткая и бескровная. Катя скомандовала «пошли» так строго и резко, что ослушаться её было невозможно. Молча один за другим все стали протискиваться через щель обратно. Никто даже не смотрел на Быка.

Вова Бык не успел понять, что произошло. Он готовился к долгому спору, к попыткам убедить всех в полной своей невиновности, в крайнем случае к просьбам о прощении, к обещаниям, честным словам и клятвам. И вдруг закоулок оказался пуст и не перед кем было оправдываться, не у кого просить прощения, некому обещать.

Как будто никто и не приходил. Трое ребят стояли в сторонке и старались не смотреть на Быка. Те же гнилые доски сараев да источенные временем кирпичи, тот же маленький кусочек неба наверху. То же самое, что всегда.

Впрочем, нет. Ему не почудился приход Кати Кукушкиной. На булыжнике, возле его ног, лежали две скомканные пятёрки, трёхрублёвка и две рублёвые бумажки.

И опять Вова Бык понял, что его несправедливо обидели. Ну, хорошо: обыграл он парня, допустим, вы считаете, что это нехорошо, но ведь не вор же Вова Бык, не жулик. Отдали ему долг, и всё в порядке. Так нет, почему-то его хотят ещё оскорбить! Швырнули пятнадцать рублей, как будто он жулик какой. А Вова чужого не возьмёт, своё ему подай, да, а чужого ни-ни.

Так ему показалось обидно, что Катя швырнула ему в лицо эти рубли и пятёрки, что ярость охватила его. Он торопливо подобрал деньги с земли и кинулся к щели, чтобы догнать Катю и швырнуть ей пятнадцать рублей обратно. Пусть все видят, что Вове Быку чужого не надо.

Он ринулся к щели и налетел на Пашу Севчука.

Паша Севчук, убедившись, что его имя не было произнесено и, стало быть, его репутация не пострадала, незаметно отделился от остальных и, убедившись, что его никто не видит, скользнул обратно за сараи.

— Ты куда? — ласково спросил он Быка.

— Пусти! — сказал Бык. — Я ей в рожу эти деньги швырну!

— Подожди, — сказал Севчук. — Бросить пятнадцать рублей всегда успеешь. Анюта тоже тебе отдала?

— Отдала, — сказал Бык, — но мне чужого не надо!

— Чудак, — сказал Паша Севчук. — Думаешь, Анюта расскажет Кате, что она отдала долг? Нет, не расскажет, — разъяснял этот удивительно сообразительный мальчик. — И Анюте никто не расскажет, что тебе отдали деньги. Это я тебе слово даю. Значит, чистой прибыли пятнадцать рублей. Будем считать — пополам. Можно даже, чтобы не ссориться, поделить так: тебе восемь, мне семь.

Паша взял из руки растерявшегося Быка пятнадцать рублей, взял себе пятёрку и две бумажки по рублю, а остальные вложил Вове обратно.

И тут произошло неожиданное. Это видели трое мальчиков, старавшихся быть как можно более незаметными, мечтавших только о том, чтобы как-нибудь выбраться из-за сараев. Они это видели: Вова Бык занёс руку и один только раз ударил Пашу Севчука. Но этого одного раза оказалось достаточно, чтобы Паша полетел кувырком, чтобы у него пошла кровь из носа и острые камни провели по его лицу две царапины.

Вова Бык стоял, хмуро глядя, как Паша с трудом поднимается на ноги и, боязливо оглядываясь — не ударит ли Бык ещё, торопливо протискивается в щель, всё же унося с собой зажатые в кулаке семь рублей.

Вова Бык не шевельнулся, пока Паша не исчез. Ещё несколько минут он стоял неподвижно. Трое мальчиков замирали от ужаса: сейчас Бык обратит внимание на них. Но Бык не обратил на них внимания. Он молча вышел в щель, прошёл подворотню и остановился на улице. Оказывается, уже почти стемнело. Вдоль улицы зажглись две линии фонарей. Свет горел во многих окнах. Скучно было Вове Быку. Хмурый пошёл он по улице.

В это время Паша Севчук вернулся домой. Мать всплеснула руками, увидя его окровавленное и исцарапанное лицо.

— Что случилось? — строго спросил отец.

— Ерунда, папа, — сказал Паша Севчук. — Не обращай внимания. Тут один хулиган начал девочку бить, ну пришлось, понимаешь, вмешаться. Мне, правда, тоже попало, но зато он еле ноги унёс.

— Так, — сказал папа, — вообще, конечно, драться нехорошо, но, с другой стороны, бывают, конечно, случаи, когда не вмешаться нельзя. В общем, иди умойся и забудь об этом.

И Паша пошёл и умылся.

Глава двадцать вторая. Думают, горюют, пишут письма

Приключения во дворе - i_029.png

Вечер не торопясь шёл по городу, зажигал уличные фонари, освещал изнутри окна. Поднялся небольшой ветерок, зашелестели деревья, повеяло свежестью и прохладой.

Прислонившись к стволу старого дерева, росшего на улице, стоял Вова Бык и мрачно смотрел на освещённые окна домов. Окна были красные, зелёные, синие — кто какой выбрал себе абажур. Все они были распахнуты настежь, и за каждым шла своя жизнь. В одно окно было видно — люди сидят за столом, за другим окном горела зелёная лампа и седой бородатый старик, низко наклонившись, что-то писал. Облокотившись на подоконник третьего окна, стояли две девушки и разговаривали. Вова не мог разобрать слов, он только слышал, что разговор идёт спокойный и неторопливый.

Тоска грызла Вову. Уже даже в Феодосию ему не хотелось. Пусть там и пляж, и море, и маленькие домики под большими деревьями. Всё равно ведь и там он тоже будет стоять на улице и смотреть в освещённые окна на чужую жизнь.

Вова злился на мачеху, и на отца, и на судьбу, и на Мишу Лотышева, и на Катю Кукушкину. Все были к нему несправедливы, и сколько он ни старался заглянуть в будущее, в будущем тоже были одни несправедливости и обиды. Тоскливо было Вове Быку.

…Тоскливо было и Кате Кукушкиной. Далеко где-то играла радиола, наверное, где-нибудь во дворе танцевали, недалеко на скамейке расселась целая компания, и кто-нибудь рассказывал что-то очень смешное, потому что время от времени вся компания разражалась громкими взрывами смеха. А Катя сидела одна и тосковала. Она даже не могла понять, почему, собственно, у неё такое плохое настроение. Конечно, нехорошо получилось с Мишей Лотышевым, но всё уже улажено. И ребята все показали себя хорошими товарищами, и деньги отданы Вове Быку, и завтра будет такой же интересный и весёлый день лагеря, как был вчера или неделю назад. А настроение было очень плохое. Что-то надорвалось, что-то рухнуло в душе у Кати Кукушкиной. Всё время жила она в ощущении непрекращающихся успехов, постоянных достижений. Ничто ведь не изменилось. Случилась, в сущности говоря, маленькая неприятность, которая уже ликвидирована, которая через два-три дня будет забыта. Зачем же огорчаться, о чём грустить?