Королева Марго (др. перевод), стр. 127
Коконнаса подвели к судьям. Он встал против них, с улыбкой кивнул головой Ла Молю и стал ждать вопросов.
– Как ваше имя, месье? – спросил председатель суда.
– Марк-Аннибал де Коконнас, – ответил Коконнас с предельной любезностью, – граф де Монпантье, Шено и других мест; но я думаю, что наши звания и общественное положение известны.
– Где вы родились?
– В Сен-Коломбане, близ Сузы.
– Сколько вам лет?
– Двадцать семь лет и три месяца.
– Хорошо, – сказал председатель.
«По-видимому, это ему понравилось», – сказал про себя Коконнас.
Молча дождавшись, пока повытчик запишет ответы обвиняемого, председатель спросил:
– Теперь скажите, с какой целью вы бросили службу у герцога Алансонского?
– Чтобы быть вместе с месье де Ла Молем, вот с этим моим другом, который бросил у него службу за несколько дней до меня.
– Что вы делали на охоте, когда вас арестовали?
– Как – что?.. Охотился, – ответил Коконнас.
– Король тоже был на этой охоте и там почувствовал первые приступы той болезни, которой он болен в настоящее время.
– Относительно этого я ничего не могу сказать, потому что был далеко от короля. Я даже не знал, что он чем-то заболел.
Судьи переглянулись с недоверчивой усмешкой.
– А-а! Вы не знали?.. – сказал председатель.
– Да, месье, я очень сожалею о болезни короля. Хотя французский король и не является моим королем, но я чувствую к нему большую симпатию.
– В самом деле?
– Честное слово! Не то что к его брату, герцогу Алансонскому. Признаюсь, его я…
– Герцог Алансонский тут ни при чем, – перебил его председатель, – дело идет о его величестве…
– Я уже сказал вам, что я его покорнейший слуга, – ответил Коконнас с очаровательной развязностью, принимая небрежную позу.
– Если вы, как утверждаете, действительно слуга его величества, то не скажете ли суду, что вам известно о чародейской статуэтке?
– А! Вот что! Как видно, опять мы принимаемся за статуэтку?
– Да, месье, а вам это не нравится?
– Совсем напротив! Это мне более по вкусу. Давайте.
– Почему эта статуэтка оказалась у месье де Ла Моля?
– У месье де Ла Моля? Вы хотите сказать: у Рене?
– Вы, значит, признаете, что она существует?
– Пусть мне ее покажут.
– Вот она. Это та самая, которая вам известна?
– И очень хорошо.
– Повытчик, запишите, – сказал председатель. – Обвиняемый признался, что видел эту статуэтку у месье де Ла Моля.
– Нет, нет, – возразил Коконнас, – давайте не путать! Видел у Рене.
– Пусть будет – у Рене. Когда?
– Единственный раз, когда я и месье де Ла Моль были у Рене.
– Вы, значит, признаете, что вместе с месье де Ла Молем были у Рене?
– Я этого никогда и не скрывал.
– Повытчик, запишите: обвиняемый признался, что был у Рене в целях колдовства.
– Эй, эй! Потише, потише, господин председатель! Умерьте ваш пыл, будьте любезны, об этом я не говорил ни звука.
– Вы отрицаете, что были у Рене в целях колдовства?
– Отрицаю. Колдовство имело место случайно, без предварительного умысла.
– Но оно имело место?
– Я не могу отрицать того, что происходило нечто похожее на ворожбу.
– Повытчик, пишите: обвиняемый признался, что у Рене имела место ворожба против жизни короля.
– Как против жизни короля? Это мерзкая ложь! Никогда никакой ворожбы против жизни короля не было!
– Вот видите, господа, – сказал Ла Моль.
– Молчать! – приказал председатель; затем, обернувшись к повытчику, продолжал: – Против жизни короля. Записали?
– Да нет же, нет, – возразил Коконнас. – Да и статуэтка изображает вовсе не мужчину, а женщину.
– Что я вам говорил, господа? – вмешался Ла Моль.
– Месье де Ла Моль, вы будете отвечать, когда вас спросят, – заметил ему председатель, – но не перебивайте допрос других. Итак, вы утверждаете, что это женщина?
– Конечно, утверждаю.
– Почему же на ней корона и королевская мантия?
– Да очень просто, – отвечал Коконнас, – потому что она…
Ла Моль встал с места и приложил палец к губам. «Верно, – подумал Коконнас. – Но что бы такое рассказать, что удовлетворило бы господ судей?»
– Вы продолжаете настаивать, что эта статуэтка изображает женщину?
– Да, разумеется, настаиваю.
– Но отказываетесь говорить, кто эта женщина.
– Это моя соотечественница, – вмешался Ла Моль, – которую я любил и хотел, чтобы и она меня полюбила.
– Допрашивают не вас, месье де Ла Моль! – воскликнул председатель. – Молчите, или вам заткнут рот.
– Заткнут рот?! – воскликнул Коконнас. – Как вы сказали, господин в черном? Заткнут рот моему другу?.. Дворянину? Ну-ка!
– Введите Рене, – распорядился главный прокурор Лягель.
– Да, да, введите Рене, – сказал Коконнас, – посмотрим, кто будет прав: вы ли трое или мы двое…
Рене вошел, бледный, постаревший, почти неузнаваемый, согбенный под гнетом преступления, которое он собирался совершить, – еще более тяжкого, чем совершенные им раньше.
– Мэтр Рене, – спросил председатель, – узнаете ли вы вот этих двух обвиняемых?
– Да, месье, – ответил Рене голосом, выдававшим сильное волнение.
– Где вы их видели?
– В разных местах, в том числе и у меня.
– Сколько раз они у вас были?
– Один раз.
По мере того как говорил Рене, лицо Коконнаса все больше прояснялось; лицо Ла Моля, наоборот, оставалось строгим, как будто он предчувствовал дальнейшее.
– По какому поводу они были у вас?
Рене, казалось, поколебался на одно мгновение.
– Чтобы заказать восковую фигурку, – ответил он.
– Простите, простите, мэтр Рене, – вмешался Коконнас, – вы ошибаетесь.
– Молчать! – сказал председатель, затем, обращаясь к Рене, спросил: – Эта фигурка изображает мужчину или женщину?
– Мужчину, – ответил Рене.
Коконнас подскочил, как от электрического разряда.
– Мужчину?! – спросил он.
– Мужчину, – повторил Рене, но таким слабым голосом, что даже председатель едва расслышал его ответ.
– А почему у статуэтки на плечах мантия, а на голове корона?
– Потому, что статуэтка изображает короля.
– Подлый лжец! – воскликнул Коконнас в бешенстве.
– Молчи, молчи, Коконнас, – прервал его Ла Моль, – пусть говорит: каждый волен губить свою душу.
– Но не тело других, дьявольщина! – возразил Коконнас.
– А что обозначает стальная иголка в сердце статуэтки и буква М на бумажном флажке? – спросил председатель.
– Иголка уподобляется шпаге или кинжалу, буква М обозначает – смерть.
Коконнас хотел броситься на Рене и задушить его, но четыре конвойных удержали пьемонтца.
– Хорошо, – сказал прокурор Лягель, – для суда достаточно этих сведений. Отведите узников в камеры ожидания.
– Нельзя же, – воскликнул Коконнас, – слушать такие обвинения и не протестовать!
– Протестуйте, месье, никто вам не мешает. Конвойные, вы слышали?
Конвойные завладели двумя обвиняемыми и вывели их: Ла Моля – в одну дверь, Коконнаса – в другую.
Затем прокурор поманил рукой человека, которого Коконнас заметил в темной глубине залы, и сказал ему:
– Не уходите, мэтр, у вас будет работа в эту ночь.
– С кого начать, месье? – спросил человек, почтительно снимая колпак.
– С этого, – сказал председатель, показывая на Ла Моля, удалявшегося в сопровождении двух конвойных. Затем председатель подошел к Рене, который с трепетом ожидал, что его опять отведут в Шатле, где он был заключен.
– Прекрасно, месье, – сказал ему председатель, – будьте спокойны: королева и король будут поставлены в известность о том, что раскрытием истины в этом деле они обязаны только вам.
VIII. Испанские сапоги
Когда Коконнаса отвели в другую камеру, замкнули за ним дверь и он оказался наедине с самим собой, то весь подъем духа, который поддерживался в нем борьбой с судьями и злостью на Рене, сразу исчез, и грустные мысли стали тесниться одна вслед за другой.