Под белой мантией, стр. 53

Позвал своих помощников — Зубцовского, Мурсалову, Головина. Они подтвердили, что хирургическое вмешательстве необходимо.

— Кто из вас возьмется за операцию? Молчат.

— Придётся вам, Фёдор Григорьевич, а мы поможем, — сказали все трое.

Больной было разрешено лечь в клинику. Через несколько дней, на одном из обходов, я спросил: «Где же Наташа?» — «Она не поступила».

Девушка появилась у нас вновь только в феврале 1982 года. Оказывается, как Наташа призналась после, по выражению наших лиц, по отдельным репликам она поняла, что операция опасная. Ей сразу же вспомнились предостережения местный врачей и московского профессора. Накатил страх. Выйдя от нас, она разыскала платную поликлинику и записалась к хирургу. Женщина-профессор призвала себе в помощь областного онколога. Они оба были едины во мнении:

— Без операции вы проживёте, наверное, несколько лет, а пойдёте под нож — умрёте сразу.

Наташа купила билет на отходящий поезд… «Пусть больная, пусть изуродованная, лишь бы жить, жить», — шептал ей внутренний голос. Но, как только она отъехала от Ленинграда, в ней заговорил другой голос: «Что ты наделала? Тебе представилась возможность избавиться от своей ужасной болезни, от постоянной угрозы, что опухоль тебя задушит, и ты этой возможностью не воспользовалась! Что тебя ждёт впереди, куда ты едешь?»

Так, в смятении чувств, промаялась Наташа три месяца. У кого найти опору? Родители растерялись, полные беспокойства за её будущее. Врачи твердили свое: «Опухоль неоперабельна, а если её расковырять — она опять начнёт расти бурно». Всё чаще Наташа думала о брате Саше. Он добрый, умный, он обязательно даст дельный совет. И Оля — жена Саши — ласковая, внимательная, как старшая сестра.

В один прекрасный день Наташа быстро собралась и отправилась к брату в Ригу. В его семье не колебались. Риск? Опасность? А какая операция без риска? Какая неопасна? Однако миллионы людей оперируются, и у большинства все кончается благополучно.

Про клинику в Ленинграде они тоже слышали. И зря предлагать операцию там не будут…

Такие разумные слова сразу же внесли успокоение в растревоженную сомнениями душу Наташи. Она согласилась ехать в Ленинград, но с условием, чтобы Оля была с ней во время и в первые дни после операции.

Как ни трудно было оставлять дома мужа и сына, Ольга Александровна взяла на службе отпуск за свой счет, и обе они явились к нам, внутренне мобилизованные. Теперь настала очередь нашим сомнениям и переживаниям. Отступать некуда, но как представишь себе эту опухоль, её связь с сосудами, нервами, как подумаешь об осложнениях, которые подстерегают хирурга, а следовательно, и больную, то невольно защемит сердце, уже привыкшее к разным испытаниям.

Главная опасность — ранение двух крупных сосудов, лежащих под ключицей, то есть непосредственно под опухолью. Не проросла ли опухоль стенку сосудов? Если проросла, то придётся их резецировать, а место исключительно неудобное. Оба сосуда выходят из грудной клетки, и для манипуляций с ними надо её вскрыть, оперировать и внутри и снаружи грудной полости. Может быть, на счастье, сосуды не затронуты? Тогда они разделены тонкой надкостницей, её толщина один миллиметр — ошибись немного, и начнётся кровотечение, остановить которое — целая проблема.

Всё это было продумано, оговорено с помощниками и с операционной сестрой. В хирургии, напомню, есть такое выражение: «Большая подготовка — малая операция, малая подготовка — большая операция». Этот закон у нас соблюдается незыблемо.

Чтобы лучше представить себе отношение опухоли к ключице, ребрам, грудине, сделали снимки области правого плечевого пояса. По снимкам установили: опухоль костная, она исходит из ключицы и захватывает её, не считая участка длиной два-три сантиметра около самой грудины. Крупные сосуды целиком прикрываются опухолью. Вот и вся предварительная информация. Остальное предстояло выявить на операционном столе.

…Прежде всего мы подошли к грудинному концу ключицы, постарались его освободить от окружающих тканей, подвести проволочную пилку и перепилить. Затем отделили ключицу от лопатки и шаг за шагом отслаивали опухоль, направив внимание на то, чтобы не ошибиться, не поранить сосуды и нервы. А сосуд так тесно примыкал к надкостнице ключицы, что в какой-то момент я. останавливая кровотечение, захватил иглой ткани на глубину не более одного миллиметра и попал в просвет сосуда. Быстро удалив нитку, мы долго прижимали это место… Так или иначе, нам удалось благополучно иссечь всю опухоль вместе с ключицей без остатка. Сразу же, повернув больную на бок, сделали разрез на уровне десятого ребра, поднадкостнично резецировали его кусок размером около пятнадцати сантиметров, вставили взамен ключицы, пришили концы, опутали надкостницей. Со временем недостающее десятое ребро вырастет, а пересаженное — будет выполнять роль ключицы. Чтобы оно не сместилось, мы наложили соответствующую гипсовую повязку.

Операция длилась три часа и прошла без осложнений.

Больная быстро очнулась от наркоза. Боли её не беспокоили, и она проспала всю ночь.

Наутро, когда я наведался в палату, Наташа, по-видимому, уже всё знала. Я спросил, как она себя чувствует. Она ответила — хорошо. И улыбнулась. Впервые за восемь лет…

Спроси себя строго

Мы ехали в Комарово. Жена вела машину. Наш десятилетний сын Гриша, как всегда, устроился рядом с водителем. Я и Борзенко расположились на заднем сиденье.

— Вы мне сегодня не нравитесь, — заговорил я с нарочитой строгостью. — В чём дело? Анализы не так уж плохи, так нечего и хандрить.

Сергей Александрович улыбнулся — невесело, с затаенной думой.

— Это верно, чувствую себя вроде бы прилично. Спасибо вам, Фёдор Григорьевич, и врачам вашим — они нянчились со мной, как с родным человеком. Удивительные у вас люди! Не устаю ими восхищаться.

— Так в чём же дело? Что нос повесил, добрый молодец?..

Борзенко молчал. Я тогда спросил, как его лечил в Москве профессор Белоусов. Все ли сделал по моей записке? (Здесь воспользуюсь правом беллетриста давать персонажам вымышленные имена.)

— Да, спасибо, он встретил меня приветливо — на своей машине возил в лабораторию. Называет себя вашим учеником. По-моему, относится к вам с уважением. — И — минуту спустя: — Хорошо, что была записка. А то он вряд ли что-нибудь предпринял бы…

Я подивился верному и точному наблюдению Сергея Александровича. Белоусов действительно никому и ничего не делает бескорыстно, или, как сам он говорит, «так, за здорово живешь». На редкость практичен и расчётлив.

Некоторое время он, ещё молодой врач, был прикреплён к нашей клинике. Любил выполнять всякие хозяйственные поручения. Пошлёшь его, бывало, на завод с заданием достать тот или иной прибор, аппарат — он всё провернёт наилучшим образом, Установит тесные, почти дружеские контакты с директором, его заместителями. Впоследствии, прося за очередную больную, напомнит: «Я вам приборчик доставал, так эта больная — родственница директора завода». На это я замечу: «Не мне вы доставали приборчик, а клинике, а что больная — родственница директора, это не имеет никакого значения. Вы же знаете, что на операцию мы кладем каждого, кого можем». Белоусову не по душе подобный поворот разговора. Он взмахнёт руками, скажет: «Ах, Фёдор Григорьевич! Вы, право, идеалист. Нельзя же быть таким! Вы живёте представлениями двадцатых годов. В наш технический век и в человеческих отношениях всё учитывается, взвешивается…» Обыкновенно я прерывал поток его красноречия: «Не все ныне следуют принципу: ты — мне, я — тебе… И если бы этот принцип победно проник в медицинскую среду, мы перестали бы быть врачами. Вот вы, возможно, станете профессором, а в голове у вас извините, ералаш. Чему же вы будете учить молодёжь?» Он замолкал, но по насмешливому блеску его темно-серых глаз я видел, что он со мной не согласен.

Позднее Белоусов, защитив докторскую диссертацию и освоив методику хирургического лечения рака лёгкого, остался работать в Москве.