Двойная игра, стр. 23

Болан начинал нервничать. Более всего он ненавидел ожидание. Его собственная война была остановлена на неопределенный срок, а враги получили долгожданную передышку. Но злокачественная опухоль существовала. Воплощенная в лице КГБ, она жила и продолжала разъедать здоровую ткань организма, уничтожая клетки.

Теперь, ожидая Элбрайта, который должен был раздобыть данные контрразведки, Болан умирал от нетерпения. Инструменты, касающиеся его рода занятий, чистые и готовые к действию, лежали на низком столике гостиничного номера. Шагая по помещению, Болан, кажется, начинал даже слышать, как они ржавеют. Огромная энергия, сосредоточенная в четырех стенах, приобретала довольно взрывоопасную концентрацию и, кажется, приближалась к критической отметке. Чтобы хоть как-то снять напряжение, Болан выключил свет и опустился на кровать.

Вскоре нервное возбуждение превысило критическую точку и сменилось безграничным унынием. Болан попал в медленно вращающиеся жернова бюрократии, и его воля и терпение уже начали надламываться, превращаясь в серую муку отчаяния. А отчаяние было его злейшим врагом.

Потеря уверенности в себя делала его неосторожным, и это могло стоить ему жизни. Но, несмотря ни на что, он рвался в бой, изнывая от невозможности продолжать свою войну. Каждая минута ожидания была утеряна безвозвратно, в то время, как рак прогрессировал, вгрызаясь в тело Америки.

Болан допускал, что Элбрайту может понадобиться много времени, и надеялся, что тот не потратит его даром. Он нуждался в действиях, как наркоман жаждет спасительной дозы зелья. Хотя между такой самоотверженностью и одержимостью было тонкое различие, тем не менее его преданность идее в большинстве случаев принималась официальными кругами за манию, навязчивую идею, за безрассудное проявление животных инстинктов.

Поэтому Болан и состоял в черных списках многих организаций, преследовавших по сути те же цели, что и он сам.

Преданность. Некоторые из этих самодовольных идиотов были удовлетворены своим положением. Развалившись в кресле своего кабинета, они потягивали кофе, курили сигары и спокойно дожидались пенсии. Другие были просто тупицами и не могли себе представить, как крепко их руки связаны системой, которой они служили. Но наихудшими оказывались те, кто продавал свою преданность любому, заплатившему им побольше. К ним Болан не чувствовал ничего, кроме презрения.

Болан подозревал, что именно такой человек находился в центре всей этой головоломки и по взмаху его дирижерской палочки события принимали тот или иной оборот. Кто бы он ни был, его позиция была выбрана удачно: не слишком близко к месту действия, дабы не оказаться обнаруженным, и не слишком далеко, чтоб иметь возможность следить за происходящим. Пока что Болан не мог ничего с этим поделать, но в скором времени, когда ситуация прояснится, этот человек не проживет и дня.

Уж об этом-то он, Болан, позаботится лично.

Полумрак действовал усыпляюще — Болан медленно погружался в сон, продолжая тем не менее слышать все, что происходит за пределами его номера. Это удивительное свойство, присущее немногим, служило ему охраной.

Глухой стук был едва различим. Болан сравнил бы его с тем, который издает домашняя туфля, упавшая на пол в соседней комнате мотеля, или с хлопком автомобильной дверцы где-нибудь в двух кварталах отсюда. Но инстинкты никогда не подводили детектива. К тому же загадочность событий последних дней говорила о необходимости быть крайне осторожным. Болан медленно сел на кровати, стараясь угадать, откуда исходит этот странный звук.

Он неслышно соскользнул с постели, взял "Беретту" со столика и в одних носках прокрался ко входной двери. В этот момент послышался еще один глухой удар. Сомнений не было — эти звуки имели отношение к нему и ничего хорошего ему не обещали.

Тот, кто их издавал, старался делать это как можно тише. Болан на цыпочках подошел к окну и осторожно отодвинул край занавески.

За окном виднелась пустынная улица. Заходящее солнце окрашивало асфальт в густой оранжевый цвет. Вдоль тротуара выстроились несколько машин, но что происходило перед дверью, ему не было видно. Болан опустил занавеску и прислушался.

Тишина была просто оглушительной. Он вспомнил Вьетнам. Такая тишина обычно предшествовала жестокому бою. Казалось, все животные и растения в джунглях окаменели, даже ветер в такие минуты почему-то стихал. Но тишина казалась обманчивой — через мгновение начиналось нечто такое, что возникало впечатление, будто вся Преисподняя вырвалась на поверхность земли. Теперь же оставалось несколько минут до захода солнца, и кто-то, видимо, ждал этого момента, чтобы сделать то, за чем пришел...

У Болана напряглись нервы. Развязка приближалась, а он должен был просто сидеть и ждать. Раздался еще один тихий удар, на этот раз со стороны, обращенной во двор. Болан несколько минут колебался, потом направился в ту сторону. Ему очень не хотелось, чтобы незваные гости застали его посреди комнаты.

Слабое оранжевое пятно на занавеске темнело с каждой секундой. Решив, что необходимо либо немедленно что-то предпринимать, либо оставаться там, где он был, Болан неслышно пересек комнату, остановился у двери в ванную и прислушался. Ничего, кроме звука капающей из крана воды. Он осторожно открыл дверь и вошел в сырое помещение. В этот момент он услышал поскребывание со стороны окна ванной, и через секунду раздалось металлическое дребезжание наружной решетки, ударившейся о землю. Приглушенное ругательство и ответное "Тсс!" дали понять, что взломщиков было, по крайней мере, двое.

Теперь они безуспешно пытались поднять раму. Болан просунул руку под штору и осторожно откинул шпингалет, мешавший открыть окно. Затем он быстро выскользнул из ванной.

Детектив действовал быстро и четко. Нельзя было терять ни секунды. Он взял стул с металлическими ножками и подставил его под ручку двери ванной комнаты. Дверь открывалась вовнутрь и стул, зацепленный ручкой и упираюищйся в косяк, был хорошим препятствием. Убедившись, что стул продержится достаточное время, он схватил с полки "Большой Гром" и, сняв оружие с предохранителей, вложил оба пистолета в две симметричные кобуры. Даже в темноте пистолеты зловеще блеснули, как бы ухмыльнувшись при мысли о предстоящем развлечении.