Лесные тайнички (сборник) (с илл.), стр. 2
– Такие большие, а испугались? Да разве с ним, куцехвостым, так разговарить надо? Ни по-хорошему, ни по-плохому он не понимает. С ним по-нашенски надобно, по-мышиному. Вы меня попроси?те – я его мигом переверну!
– Ты? Медведя?! – ахнули звери.
– Одной левой лапкой! – похваляется Мышь.
Юркнула Мышь в берлогу – давай Медведя щекотать. Бегает по нему, коготками царапает, зубками прикусывает. Задёргался Медведь, завизжал поросёнком, ногами задрыгал.
– Ой, не могу! – завывает. – Ой, перевернусь, только не щекочи! О-хо-хо-хо! А-ха-ха-ха!
А пар из берлоги – как дым из трубы.
Мышка высунулась и пищит:
– Перевернулся как миленький! Давно бы мне сказали.
Ну а как перевернулся Медведь на другой бок – так сразу солнце повернуло на лето. Что ни день – солнце выше, что ни день – весна ближе. Что ни день – светлей, веселей в лесу!
КУСОК ХЛЕБА
На мусорную кучу зимой только сытый не летит. Но сытых зимой мало. Всё видят голодные птичьи глаза. Чуткие уши всё слышат. Думаете, раз птичьи уши не заметны, то они и не чутки? Как бы не так! Тихо скрипнет дверь – а птицы слышат. Хозяйка выплеснет из ведра помои – сразу увидят. Уйдёт – они тут как тут. Они – это вороны, галки, сороки и сойки. Птицы смышлёные, осторожные, хитрые. Человека они знают и знают, когда его надо бояться. Больше всего они любят тех, кто не обращает на них внимания. Но внимание на них трудно не обратить.
Вороны прилетают, шумя отсыревшими крыльями, и забавно моргают, мелькая белым веком. Будто закатывают глаза от удовольствия.
У сорок на чёрных бархатных спинках искрятся снежинки. А хвосты и крылья будто покрашены нефтью: отливают зелёным, лиловым и жёлтым.
Чёрные галки – в серых воротничках, глаза у них белые и удивлённые.
Сойка наряднее всех: рыжий хохол, на крыле голубое – как рябь на воде. Ладная, ловкая. Полный рот набьёт, даже горло раздуется. И скорее в лес: по углам рассовать. Рассуёт и снова летит. Страшно, а летит. От страха даже рот открывает и хохол поднимает дыбом. Даже бормочет что-то под нос. Но голод ещё страшней.
Голод пригнал галку-инвалида. Какой-то охотник отстрелил ей нижнюю половинку клюва. Ни клюнуть, ни взять, ни почистить перья.
Села, странно тонконосая, взъерошенная, отощавшая, с перьями-сосульками на брюшке. Будь что будет.
Положила головку на снег и боком-боком уцепила кусок. Кусок – день жизни. Будет ли он и завтра?
Видимо и невидимо птицы вокруг жилья.
Стукнула дверь: друг или враг? С ведром или с ружьём?
Лучше бы спрятаться, да надо лететь. На мусорную кучу только сытый зимой не летит. А сытых зимой мало.
СВОЯ ПЕСНЯ
Все птицы хороши, но скворцы с особой изюминкой; каждый у них в особицу, один на другого не похож.
Пером и росточком одинаковы – скворцы и скворцы! – да у каждого свой талант. Один вдруг чечевицей крикнет, а сосед – куличком. Кому воробей по душе пришёлся, кому – жаворонок. А иному – петух, а то и кошка! И от этого скворец не просто «скворец», а «скворец с чечевичкой», «скворец с иволгой», «скворец с куликом». А есть и такие, что на многие голоса молодцы.
Собрались как-то у меня зимой в клетках разные птицы: зорянка, щегол, синица, чиж, клёст да снегирь. Птиц много, но все разные, на разных языках говорят, друг друга не понимают. А с самим собой разговаривать не очень-то весело. Нахохлились птицы.
Но был среди них скворец. Пикнет, бывало, зоряночка грустно – скворец ей в ответ зоряночьим голоском: «Ти-ик!» Зоряночка насторожится, просвистит что-то. И скворец в ответ просвистит. Зоряночка весёлую нотку свистнет – скворец ответит. Потом скворец просвистит – зоряночка откликнется.
И так с каждой птицей: со щеглом, чижом, синицей, снегирём. Птицы радуются: кому не приятно на родном языке пересвистнуться! Так всю зиму и жили припеваючи.
А всё скворец! С каждым общий язык нашёл, каждого расшевелил. И себя не забыл: песню свою новыми звуками наполнил. Хороша песня стала: и своя, и для всех!
СИНИЧКА НЕОБЫКНОВЕННАЯ
Звонкоголосую и белощёкую нашу синицу называют большой или обыкновенной. Что большая, я с этим согласен: она больше других синиц – пухляков, московок, лазоревок. Но что она обыкновенная, с этим я не могу согласиться!
Она поразила меня с первой же встречи. А было это давным-давно. Она попалась в мой западок. Я взял её в руку, и она… умерла! Только что была живая и резвая, щипала с вывертами за пальцы – и вот умерла. Я растерянно разжал руку. Синичка неподвижно лежала на раскрытой ладони вверх лапками, и глаза затянулись белым. Я подержал её, подержал – и положил на пенёк. И только руку отвёл – синичка вскрикнула и улетела!
Какая же она обыкновенная, если такая необыкновенная обманщица! Захочет – умрёт, захочет – воскреснет.
Потом я узнал, что многие птицы впадают в какое-то странное оцепенение, если их положить спинкой вниз. Но у синички это получается лучше всех и часто спасает её от неволи.
ВОРОНИЙ СИГНАЛ
Какое дело воронам до рыб?
Какое дело рыбам до ворон?
А рыбакам – тем дело до всего. Назначили рыбаки ворон в сторожа – рыбу караулить. Давно замечено, что нельзя доверить козлу капусту, а коту сметану. Но рыбаки рыбу воронам доверили. Дошлые эти рыбаки.
В подлёдном мире сейчас темно – чёрная там зима. Холодно и душно. Сонные рыбы лениво шевелятся и разевают рты. Им нечем дышать. Запас кислорода подходит к концу; свежему воздуху не просочиться под лёд. Того и гляди, начнётся рыбий замор. Гляди… а кто же будет глядеть?
Сторожа-рыбака, что ли, к каждой проруби сажать?
А сажать надо. Прозеваешь начало замора – останешься летом без рыбы.
Выручают рыбаков вороны. Рыбы, когда начнут задыхаться, собираются к прорубям и высовывают из воды губы. Вороны сейчас же всё замечают, поднимают крик и слетаются к прорубям со всех сторон. Знают рыбаки: коли кружит над прорубью вороньё – значит, пришла беда. Хватают они ломы, топоры, пешни и спешат спасать рыбу. Рубят большие проруби, чтобы в них, как в широко раскрытые окна, ворвался свежий и чистый воздух. По первому вороньему сигналу все спешат, как один.
Зорок вороний глаз. Сторожа это надёжные и бесплатные. Им можно рыбу доверить.
Они не проворонят!
ЛЕСНЫЕ ШОРОХИ
– Почему это, Заинька, у тебя такие длинные ушки? Почему это, серенький, у тебя такие быстрые ножки?
– А всё потому, Лисонька, что уж очень у тебя шажки тихие да уж очень острые зубки!
– Ну, Оляпка, попадись: сейчас я тебя сцапаю!
– А я, Ястреб, от тебя в полынью нырну.
– А я тебя у полыньи подкараулю!
– А я во вторую полынью выскочу.
– А я у второй подкараулю!
– А я тогда в первую выскочу.
– А я… И долго ты так от полыньи к полынье будешь мотаться?
– Да пока тебе за мной гоняться не надоест!
– Эй, Волк, чего ты хмурый такой?
– От голода.
– И рёбра торчат, выпирают?
– От голода.
– А воешь чего?
– От голода.
– Вот и говори с тобой! Заладил, как сорока, – от голода, от голода, от голода! Чего это ты нынче такой неразговорчивый?
– От голода.
– Угадай, Синица, какое у людей самое страшное оружие?
– Ружьё?
– Э-э, не угадала!
– Пушка?
– Опять не угадала!
– Какое же тогда, Воробей?
– Рогатка. Из пушки-то по воробьям не стреляют, а из рогатки – только успевай отскакивать! Я-то уж знаю, я-то стреляный воробей!