Легенды о Христе (с илл.), стр. 25

За время ее отсутствия болезнь сделала страшные шаги вперед, и Фаустина подумала: «Если бы боги имели сострадание, они дали бы умереть мне прежде, чем я должна сказать этому несчастному, исстрадавшемуся человеку, что всякая надежда для него потеряна».

Но, к ее удивлению, Тиберий выслушал ее рассказ с полным равнодушием.

Когда она ему рассказала, что великий чудотворец распят был в тот самый день, когда она прибыла в Иерусалим, и как близка она была к спасению его, то заплакала, подавленная тяжестью испытанного разочарования.

Но Тиберий сказал ей:

– Ах, как жаль, что все годы, прожитые тобой в Риме, не отняли у тебя веры в волшебников и чудотворцев, которую ты приобрела еще в детстве в Сабинских горах!

Тогда Фаустина увидела, что Тиберий никогда серьезно не ждал помощи от назаретского пророка.

– Зачем же ты позволил мне совершить путешествие в далекую страну, если ты все время считал это бесполезным?

– Ты – единственный друг мой, – сказал Тиберий. – Зачем было мне отказывать в твоей просьбе, пока еще в моей власти исполнить ее?

Но старуха не хотела согласиться с тем, чтобы император мог угождать ей.

– Видишь ли, вот это опять твоя старая хитрость, – сказала она. – Это то, что я всего меньше могла выносить в тебе.

– Лучше было бы тебе не возвращаться ко мне, – сказал Тиберий, – лучше было бы тебе остаться в родных горах.

Одну минуту казалось, что эти два человека, так часто ссорившиеся, опять наговорят друг другу резкостей, но гнев старухи быстро исчез. Миновали времена, когда она серьезно отстаивала свои мнения пред императором. Она снова понизила голос.

Но все же она не могла совершенно отказаться от попытки доказать, что она права.

– Но этот человек действительно был пророк, – сказала она. – Я видела его. Когда глаза наши встретились, я подумала, что это – Бог. Я обезумела оттого, что не могла помешать ему идти на казнь.

– Я рад, что ты дала ему умереть, – сказал Тиберий, – он совершил преступление против императора и был бунтовщиком.

Фаустина опять готова была рассердиться.

– Я говорила со многими из его друзей в Иерусалиме, – сказала она, – он не совершил преступлений, которые на него взводили.

– Если он даже и не совершил именно этих преступлений, то от этого, наверно, не был еще лучше всякого другого, – устало проговорил император. – Где тот человек, который не заслужил бы в течение жизни тысячу раз смерти?

Эти слова императора заставили Фаустину сделать шаг, на который она все еще не решалась.

– Я хочу все-таки показать тебе пример его чудесной власти, – сказала она. – Я говорила тебе раньше, что я отерла ему лицо моим платком. Это тот самый платок, который я теперь держу в руках. Не хочешь ли взглянуть на него?

Она развернула перед императором свой платок, и он увидел на нем бледный отпечаток человеческого лица.

Голос Фаустины дрожал от волнения, когда она продолжала:

– Этот человек видел, что я его люблю и что сердце мое полно сострадания к нему и веры в него. Я не знаю, какой силой сумел он оставить мне свое изображение. Но глаза мои наполняются слезами каждый раз, когда я смотрю на него.

Император наклонился и стал рассматривать изображение, которое казалось сотканным из крови, слез и черных теней страдания. Понемногу пред императором выступило все лицо, как оно запечатлелось на платке. Он видел капли крови на челе, колючий терновый венец, волосы, слипшиеся от крови и пота, и уста, словно дрожавшие от страдания.

Все ближе и ближе склонялся император к изображению. Все яснее выступал пред ним лик.

Он вдруг увидел, как из-за едва заметных очертаний линий сразу выступили глаза, сияющие затаенной жизнью. И в то время как эти глаза говорили ему о глубочайшем страдании, они вместе с тем обнаружили пред ним чистоту и духовность, каких он никогда раньше не видел.

Он лежал на своем ложе и поглощал глазами это изображение.

– Разве это человек? – спросил он проникновенно и тихо. – Разве это человек?

И снова он замолк и, лежа, продолжал рассматривать изображение.

Слезы текли по щекам его.

– Я оплакиваю твою смерть, о ты, неведомый, – шептал он. – Фаустина, – воскликнул он наконец, – зачем допустила ты его умереть? Он мог меня исцелить!

И он снова погрузился в созерцание изображения.

– О ты, человек, – сказал он немного погодя, – если я уже не могу получить от тебя исцеления, то я еще могу отомстить за тебя. Тяжело обрушится моя рука на того, кто отнял тебя у меня.

Опять лежал он долго молча, затем велел опустить себя на пол и стал на колени пред изображением.

– Ты – человек, – сказал он. – Ты – то, чего я не надеялся увидать в жизни.

И, указывая на себя самого, на свое обезображенное лицо, на разъеденные руки, прибавил:

– Я и все другие, мы – дикие звери и изверги, а ты – человек!

Он так низко склонил голову пред изображением, что коснулся земли.

– Смилостивься надо мной, о ты – неведомый! – И слезы императора оросили камни пола. – Если бы ты остался в живых, один твой взгляд исцелил бы меня!

Бедная старуха испугалась того, что она сделала. «Было бы лучше не показывать императору этого изображения», – подумала она. Она с самого начала опасалась, что страдание его будет слишком велико, когда он увидит это лицо.

И в отчаянии от горя императора она схватила платок, чтобы тот перестал смотреть на изображение пророка.

Тогда император обернулся.

И черты его преобразились, и он снова стал таким, как и до болезни.

Казалось, что болезнь вкоренилась и питалась ненавистью и презрением к людям, наполнявшими сердце императора, и должна была исчезнуть в тот миг, когда любовь и сострадание проникли в его сердце.

На следующий день Тиберий послал трех вестников.

Первый отправился в Рим и передал сенату приказ императора назначить следствие о том, как наместник в Палестине исполняет свои обязанности, и наказать его, если бы оказалось, что он притесняет народ и присуждает к смерти невинных.

Второй был послан к виноградарю и его жене, чтобы благодарить их и наградить за совет, данный императору, а также передать им обо всем происшедшем.

Выслушав все до конца, они тихо заплакали, а муж сказал:

– Я знаю, что я до конца дней моих буду думать о том, что случилось бы, если бы они оба встретились.

Но жена ответила:

– Иначе не могло случиться. Это была невозможная мысль, что они могут встретиться. Господь Бог знал, что мир не в силах будет вынести Его.

Третий вестник отправился в Палестину и привез на Капри несколько учеников Христа, и они начали здесь проповедовать учение, принесенное с собою в мир распятым на кресте.

Когда эти ученики прибыли на Капри, Фаустина лежала на смертном одре. Но они успели еще приобщить ее к верующим в великого пророка и крестили ее. И при крещении она получила имя Вероники, что значит – «истинное изображение», потому что ей суждено было принести людям истинное изображение Спасителя.

Красношейка

Это было в то время, когда Господь творил не только небо и землю, но также животных и растения, которым Он тут же нарекал имена.

О том времени сохранилось много рассказов; и если бы все они были нам известны, то все непонятное на свете стало бы для нас ясно.

И вот однажды Господь сидел в раю и окрашивал птиц, и у Него не хватило красок, так что щегленок мог остаться непокрашенным, если бы Творец не вытер об его перышки все свои кисти.

И тогда же ослу достались его длинные уши, потому что он никак не мог запомнить данное ему имя. Сделав несколько шагов, он забывал его и трижды возвращался назад и спрашивал, как его зовут. Тогда наш Господь, теряя терпение, взял его за уши и сказал:

– Тебя зовут – осел, осел, осел!

И, говоря так, он тянул его за уши, пока тот не стал лучше слышать и не запомнил своего имени.