Легенды о Христе (с илл.), стр. 12
Женщина, вероятно, также услышала его, потому что подняла голову.
И тотчас невольно протянула руки к вершине дерева.
– О, финики, финики!.. – воскликнула она. В ее голосе слышалось такое страстное желание, что пальме захотелось быть не выше дрока, чтобы финики ее было так же легко рвать, как и цветы шиповника.
Она знала, что вершина ее покрыта гроздьями фиников, но как могут достать их люди на такой головокружительной высоте?
Муж уже раньше видел, как высоко висели финики. Он даже не поднял головы и только попросил жену не мечтать о невозможном.
Но ребенок, игравший травками и стебельками, услышал восклицание матери.
Малютке и в голову не приходило, что мать может не получить всего, что только она пожелает. Как только он услышал про финики, он начал пристально смотреть на дерево.
Он думал и соображал, как бы их достать. Лобик его наморщился под светлыми кудрями. Наконец на его личике появилась улыбка.
Он придумал способ.
Он подошел к пальме, ласково погладил ее своими ручонками и сказал нежным, детским голоском:
– Пальма, наклонись! Наклонись, пальма!
Что это? Что случилось?
Листья пальмы шумели, словно по ним пронесся ураган, а по высокому стволу пробежала дрожь. И пальма почувствовала, что малютка сильнее ее.
Она не могла противиться ему. И склонилась своим высоким стволом перед ребенком, как люди склоняются перед властелинами. Пальма нагнулась до самой земли, так что верхушка ее с дрожащими листьями легла на песок.
Ребенок набрал уже много фиников, а дерево все еще продолжало лежать на земле; тогда мальчик подошел к нему, снова ласково погладил его ручкой и нежно сказал:
– Пальма, поднимись! Поднимись, пальма!
И громадное дерево тихо и благоговейно выпрямило свой гибкий ствол, и листья его зазвенели, словно арфа.
– Теперь я знаю, кому они пели песнь смерти, – сказала пальма, когда снова выпрямилась. – Не этим людям.
Муж и жена, стоя на коленях, славили Бога.
– Ты видел нашу печаль и избавил нас от нее. Ты – Всемогущий, сгибающий ствол пальмы, как тростник! Каких врагов трепетать нам, когда сила Твоя охраняет нас?
Вскоре после этого через пустыню прошел караван, и путники увидели, что вершина пальмы завяла.
– Как это могло случиться? – сказал один из путников. – Эта пальма должна была умереть, увидав царя, более славного, чем премудрый Соломон?
– Может быть, она и видела его, – ответил другой путник.
В назарете
Как-то раз, когда Иисусу было еще пять лет, он сидел на пороге мастерской своего отца и из комка глины, которую дал ему гончар, живший на другой стороне улицы, усердно лепил птиц. Иисус был счастлив, как никогда: мальчики говорили ему, что гончар – человек суровый, которого очень трудно упросить. И вдруг он подарил ему глины!
Иисус и сам хорошенько не знал, как это случилось. Он стоял на пороге и пристально смотрел, как работал сосед, и вдруг тот подошел и подарил ему большой ком глины.
На ступеньке лестницы соседнего дома сидел некрасивый рыжий мальчик, Иуда. От постоянных драк лицо его было в синяках, а одежда – в лохмотьях. Но в эту минуту он сидел спокойно, никого не задирал, а так же, как и Иисус, занимался лепкой из глины. Но получить эту глину сам он не мог: он старался не попадаться на глаза угрюмому гончару, потому что частенько бросал камнями в его посуду, – и, подойди он попросить глины, гончар прогнал бы его.
Глиной поделился с ним Иисус.
Когда птицы были готовы, каждый из мальчиков поставил их перед собою полукругом. Они имели обычную форму: вместо ног большой серый ком глины, коротенькие хвостики, полное отсутствие шеи и едва заметные крылышки.
Но птицы Иуды были так плохо сделаны, что не могли стоять и сейчас же падали; и как он ни старался придать им красивую форму и устойчивость, маленькие жесткие пальцы его не слушались, и из его работы ничего не выходило. Порой он посматривал в сторону Иисуса и удивлялся, как это он ухитряется вылепливать птиц такими ровными и гладкими, как дубовые листья в лесу Фавора.
С каждой новой птицей Иисус чувствовал себя все счастливей и счастливей. Одна казалась ему красивее другой, и он с гордостью и любовью смотрел на них, не отрывая взгляда. Они будут товарищами его игр, его маленькими сестренками, будут спать у него в постельке, болтать с ним и петь ему песни, когда мать будет уходить из дому и оставлять его одного. Теперь уж никогда он не будет чувствовать себя одиноким.
В это время мимо мальчиков проходил водонос, согнувшись под тяжестью своей ноши, а следом за ним проехал верхом на осле торговец зеленью, окруженный корзинами. Водонос положил руку на кудрявую головку Иисуса и стал расспрашивать его о птичках, и Иисус начал рассказывать, что у каждой из них есть свое имя и что они умеют петь. Все эти птички прилетели к нему из чужих стран и рассказали ему такие истории, которые знают только они да он. Иисус рассказывал так интересно, что водонос и торговец зеленью заслушались и забыли о своих делах.
Когда они собрались наконец уходить, Иисус показал им на Иуду и сказал:
– А посмотрите, каких хорошеньких птичек сделал Иуда!
И торговец зеленью придержал своего осла и ласково спросил Иуду, есть ли имена у его птиц и умеют ли они петь. Но Иуда упрямо молчал, не отрывая глаз от работы. Торговец зеленью сердито отбросил ногой одну из его птиц и поехал дальше.
Так прошел день. Солнце опустилось так низко, что лучи его проходили уже сквозь низкие, украшенные римским орлом ворота. Кроваво-красные лучи заходящего солнца, скользя по узкой улице, окрашивали все по пути в яркий пурпур. Посуда горшечника, доска, скрипевшая под пилою плотника, покрывало на голове Марии – все стало огненно-багровым. Но красивей всего сверкали лучи в лужицах воды между каменными плитами мостовой.
И вдруг Иисус окунул туда свою ручку. Ему пришло в голову раскрасить своих серых глиняных птичек этой чудной краской пурпурных лучей, сверкавших в воде и обливавших заревом стены домов и всю улицу.
Солнечные лучи радостно дали поймать себя, и, когда Иисус провел рукой по глиняным птичкам, они покрыли их алмазным блеском. Иуда громко вскрикнул от восторга, увидав, как Иисус раскрашивал своих птичек солнечным лучом, игравшим в лужице. Иуда сейчас же окунул руку в воду и тоже хотел поймать солнечный луч. Но луч не дался ему и проскользнул между пальцев. И как ни старался он, лучи ускользали от него, и он не мог окрасить своих птиц.
– Постой, Иуда! – сказал Иисус. – Давай я помогу тебе раскрасить птичек.
– Не надо, – ответил Иуда. – Не смей трогать моих птиц. Они и так хороши!
И он встал, нахмурил лоб, стиснул зубы и вдруг с яростью стал топтать своих птичек. Одна за другой обращались они в комки глины.
Уничтожив всех своих птиц, Иуда подошел к Иисусу, который продолжал красить своих птичек, сверкавших, как драгоценные камни. С минуту Иуда молча разглядывал их, а потом наступил на одну из них.
Когда Иуда увидал, что маленькая птичка превратилась в безобразный комок серой глины, его охватило злорадство, он захохотал и поднял ногу, чтобы раздавить и следующую.
– Иуда! – закричал Иисус. – Что ты делаешь? Ведь это живые птички! Они поют!
Но Иуда продолжал со злости топтать его птичек.
Иисус озирался кругом, ища помощи. Иуда был больше его, и у Иисуса не хватило бы сил удержать его. Он искал глазами мать. Она была недалеко, но, прежде чем она подошла бы, Иуда мог раздавить всех его птиц. Глаза Иисуса наполнились слезами. Под ногами Иуды валялись уже четыре птички. Оставалось всего только три! Иисусу было больно и горько, что птицы лежали неподвижно и не пытались спастись, он захлопал в ладоши, чтобы спугнуть их, и закричал: