Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания, стр. 5

Каждый вечер так было. Заноют, завоют гудки.

Женский голос из рупора твердо и строго

Повторит многократно: «Тревога! Тревога!

                                                                          Тревога!»

Суетливые женщины, стайки детей, старики,

Впопыхах что попало схвативши с собою,

В новых платьях, в парадных костюмах,

                                                                  как будто на бал,

Устремлялись толпою

В подвал…

А мы еще вместе. Но рядом разлука,

Которой нельзя миновать.

Отец не спит, ожидая стука.

Слезы глотает мать.

Не по-русски, а вроде по-русски.

Необычен распев голосов.

Белоруски они, белоруски.

Из лесов. Из горящих лесов.

Гром войны. Громыханье телеги.

Разбомбленный, расстрелянный шлях.

И на скорую руку ночлеги

В стороне от дороги, в полях.

Пейзажа не было. Его смели и смяли

И затоптали… Лишь густая пыль

Да медленное умиранье солнца.

И снова пыль. И люди, люди, люди.

Стада, телеги — все одним потоком

Катилось. Шумы, окрики, слова

Слились в единый гул, роптавший глухо.

И желтые вечерние лучи

Ложились тяжкими последними мазками

На спины уходящих… Тучи пыли

Мгновенно скрыли от сторонних глаз

Позор и горечь шествия… А я,

Встречая уходящих на восток,

Прощался с детством.

Как расшалившийся узбечонок,

Ветер прыгал и гикал в пыли.

Деревья с надеждою обреченных

Ждали, гадали, но тучи прошли.

И стало глуше и суше, чем прежде.

Солнце пекло, обжигая дома.

Обманувшись в последней своей надежде,

Степь сходила с ума.

Тяжелые жаркие зданья,

Горячая синева.

Гнилой мишурой увяданья

Посвечивает листва.

Туманом небо оденется,

Дождик собьет листву.

И сразу все переменится

Как бы по волшебству.

На грязном, сером и желтом —

Снежная бахрома.

Гостем, ввалившимся с холода,

В город войдет зима.

На сквере, в снега закованном,

Сквозь хлопья блеснут фонари.

И будет он заколдованным,

Белым всю ночь до зари.

А утро… Ожившему миру оно

Готовит иные сюрпризы.

Сосульками иллюминированы

Сверкающие карнизы.

Обходят ручьи пешеходы.

Гремит капели оркестр.

Четыре времени года —

И все за один присест!

И перемена погоды

Как перемена мест.

Солнце! И арба в рассвете гулком

Месит грязь, дорогу бороздя.

Солнце! И клочки по закоулкам

От ночной сумятицы дождя.

Мгла рассеивалась, и росли в ней,

Солнцу подставляя синий снег,

Горы — насылательницы ливней,

Горы — прародительницы рек.

А весна еще не оперилась

И на дне иссохшего дупла

В листья прошлогодние зарылась,

Из сухих ветвей гнездо свила.

И не подгадать, как яркой ранью

Опустеет теплое дупло.

Вновь — листва, кипенье, щебетанье,

Вспенилось, запело, зацвело.

Снова кислой глиною дувалов

Пахнет ветер, пыльный и шальной.

Снова тополевым, небывалым

Мой Ташкент встает передо мной.

Будто лишь деревья, а не люди

В тесных двориках живут.

Против шерсти гладя, ветер будит

Заспанную, смятую листву.

А навстречу буйному рассвету

Тополя, сомкнувшие ряды,

Все передают, как эстафету,

Дворики, арыки и сады.

Поют сады

На все лады,

Хоть полон рот воды.

Тупики замыкаются слепо,

Где нависли слепые дома,

Глинобитная сбитая крепость,

Замурованной Азии слепок…

На задворках стоит полутьма.

Ветер ветви чинары колышет.

И зеленые плоские крыши,

Как ступеньки, сбегают с холма.

День рождался вместе с апрелем,

Утро стряхивало испуг

Синей ночи. И детским весельем

Разливался флейтовый звук.

Этот воздух, поющий тонко!

Сыплют бубны грохот и звон.

Так приветствовали ребенка.

Нынче ночью родился он.

И какой-то скуластый, бойкий,

Гуттаперчевый акробат

Щелкал пальцами, делал стойки,

На земле расстелив халат.