Корона Солнца, стр. 2

— И отказаться от мысли войти в состав группы Шарова? Нет, поскольку Хорст передумал, я займу его место в экипаже «Бизона».

— Видали?! Да если хочешь знать, поступок Джона Хорста гораздо менее предосудителен, чем тебе это кажется. По крайней мере, он нашел в себе мужество правильно оценить свои силы. А тебе, в свою очередь, необходимо найти в себе мужество быть еще осмотрительнее Хорста и не совать голову туда, где совсем не трудно ее потерять.

Я не желал быть осмотрительнее Хорста.

— У Джона за плечами громадный опыт работы в Пространстве… — задумчиво продолжал Горин. — Я не имею никакого права позволить самоуверенному теленку браться за дело, перед которым пасуют космические буйволы! Точка. Оставь меня в покое, ты и сам не знаешь, что тебе нужно.

Я знал, что мне нужно, и не двинулся с места. Пол вздрагивал от частых толчков. Где-то там, под ногами, шевелился Меркурий. Гудок телетарного вызова заставил меня вздрогнуть. Горин уменьшил громкость и тронул клавишу:

— Шаров? Да, я… Без изменений… Н-да, Хорст поставил нас и себя в глупое положение, но что поделаешь… Конечно, нет. Кого-нибудь найдем… Не торопись, дело серьезное… Ладно, давай.

Горин повернулся в мою сторону, но глаза его смотрели мимо меня.

— О физической силе Хорста ходят легенды. По сравнению с ним ты выглядишь просто заморышем.

Для парня двухметрового роста, отличного сложения это прозвучало как пощечина. Спокойствие! Важно не дать вывести себя из равновесия. Но на подобный выпад нужно чем-то ответить… Я подхожу к овальному щиту герметических дверей и, вцепившись руками в пружину аварийного замка, рывком выдергиваю крюк из гнезда. Брови Горина удивленно взметнулись. Да, наверное, со стороны все это выглядело глупо, но отступить — значит дать повод для новых насмешек. Еще одно нечеловеческое усилие — и мне удалось растянуть ее настолько, что крюк поравнялся с ребром шпангоута. Несколько мгновений сохранялось тягостное равновесие, мне не хватало какой-нибудь доли сантиметра… Наконец, щелчок — и крюк намертво впился в стальной желоб. Вот так!.. Я не знаю и десяти человек на базе, способных повторить такое.

Овальный щит съехал в сторону, и, согнувшись, чтобы не задеть головой переборку, вошел Шаров.

— Что здесь происходит?

— Алексей развлекается, — ответил Горин, внимательно разглядывая мою смущенную физиономию.

Шаров подошел к шпангоуту, одной рукой спокойно извлек крюк из желоба и небрежным жестом водворил его на место. Таким движением застегивают пуговицу. Горин подмигнул мне и с деланным сокрушением развел руками. Голос мой дрожал от обиды, когда наконец я решился заговорить.

— Виктор Сергеевич, вспомните старт «Торнадо» к лунам Юпитера. Вы были тогда так же молоды, как я сейчас, но вам доверяли. Выпускнику института космонавтики Шарову не было и двадцати четырех, когда он впервые принял участие в десанте спасателей на Марсе. И молодость не помешала вам, Борис Николаевич, разыскать в красных песках Зефирии пропавшую экспедицию Снайра. А нас, современную молодежь, вы, ветераны космоса, почему-то предпочитаете кормить из ложечки и кутать теплым пледом невыносимых забот: как бы кого-нибудь не продуло свежим ветром стремлений и поиска.

— Увы, меня в настоящий момент больше всего донимает забота: как бы кого-нибудь не перегрело на Солнышке, — возразил Горин. — Но разве ты из тех, которые понимают?..

Шаров внимательно прощупал глазами мою фигуру.

— Вместо Хорста? — спросил он Горина.

— Как видишь. Во что бы то ни стало желает попасть в вашу бизонью компанию. Кстати, по специальности он инженер-диагност, работает в отделе врачебной диагностики медицинского сектора. По-моему, это немаловажная деталь… Да, кроме того, он в совершенстве владеет техникой роботронных систем, изучает специальные разделы бионики, увлекается… Прости, Алеша, чем ты там увлекаешься?

— Проблемой энцефалярного диагноза на принципе дистанционных посредников.

— Вот именно. Ну а если попроще?

— Нас, диагностов, давно занимает вопрос принципиальной возможности моделирования энтопликативных систем кортикальной области мозга. Если использовать метод биполярной рекомбинации алгоритмов…

— Н-да… — с иронией заключил Горин. — Твое мнение, Боря?

Вместо ответа Шаров еще раз внимательно осмотрел меня с ног до головы.

— В общем, довольно развитый субъект, — продолжал Горин. — Немного поэт, немного художник, в меру самолюбив, не в меру упрям, но обещает исправиться.

— Упрям, говоришь? — переспросил Шаров.

Должно быть, я сильно побледнел, потому что командир «Бизона» даже не улыбнулся.

— Добро, — сказал он после минутного раздумья и обратился ко мне: — Только работать придется, как на постройке египетских пирамид. Улавливаешь?

— Ясно! Разрешите получить инструкции?

— Отдыхать, — спокойно бросил Шаров. — Четверо суток отдыхать, отсыпаться. Необходимый инструктаж получишь во время полета. Уходя, я слышал, что они заговорили о торах. Командира «Бизона» тоже интересует этот меркурианский феномен. Лю-бо-пыт-но!..

ИНСТИНКТ НАПРАВЛЕНИЯ

Теперь, когда так неожиданно просто решился вопрос о моем участии в экспедиции Шарова, меня переполняли мысли о предстоящем полете. Сказать правду, я даже немного растерян. Только сейчас передо мной открылся истинный смысл колебаний Горина: Шаров, Веншин, Акопян… и я. Горин, конечно, прав. Откуда он мог знать, достоин ли Алексей Морозов стать плечом к плечу в один ряд с бизоновцами? Наконец, знаю ли я это сам?.. Завтра стартуем. Стартуем в сторону Солнца. Все подготовительные работы окончены.

Сегодня — последний день на Меркурии. Последний раз проверяю свою внутреннюю готовность и с ужасом убеждаюсь, что в моих мыслях царит хаос. Нет, я не жалею, что я стал участником опасного и трудного полета. Наоборот, я даже испытываю нечто вроде удовлетворения и гордости. Просто я не готов, точнее говоря, не совсем уверен в себе. А это отвратительное чувство, когда не уверен…

Влезаю в скафандр, проверяю замки, герметичность. Я всегда иду куда-нибудь пешком, если мне нужно о чем-то серьезно подумать. Меркурий, конечно, не Земля, но все же… Завтра я буду лишен даже этого. Пылающий шар косматого Солнца висит прямо над головой. Я никогда не мог избавиться от ощущения, что до него можно достать камнем. Поднимаю камень и в самом деле что есть силы швыряю его вверх. Оглядываюсь: не заметил ли кто моей мальчишеской выходки? Показываю Солнцу кулак и хохочу, хохочу весело и дерзко, словно уже сижу на нем верхом, вцепившись в огненную гриву. Я бы определенно ослеп, если бы не полутораметровый диск на шлеме, называемый здесь «сомбреро». Сквозь его темно-зеленый слой Солнце выглядит мертвенно-бледным, веснушчатым от собственных пятен. Да, мне суждено познакомиться с ним поближе. Где-то там, на орбите спутника, плавает «Бизон»…

Я стою у самого края Желтого Плато. Вокруг разбросаны вулканические бомбы — лавовые глыбы чудовищных размеров. Одна из них так похожа на исполинскую черепаху, мирно дремлющую на солнцепеке, что я не удержался и погладил ее растрескавшийся панцирь. «Черепаха» словно ожила, качнулась и вдруг покатилась с обрыва вниз, увлекая за собой лавину камней и пепла. Ноги привычно ощутили серию сильных толчков. Неприятно, конечно, но что поделаешь — Меркурий…

Передо мной удивительный мир. Многие любят называть его «диким». Правильно ли это? Пожалуй, да. Ведь никому не приходило в голову называть «диким», скажем, полярное сияние. Вероятно потому, что это величественное явление природы полностью соответствует нашим понятиям о красоте и гармонии. Мир, который передо мной, тоже достаточно величав и по-своему великолепен. Но здесь все необычно. Даже горы. Черные, крутые, с иззубренными вершинами, разрезанные вдоль и поперек узкими, извилистыми коридорами ущелий, они вздымаются к небу, неприступные, отчужденно-гордые… Самые отчаянные смельчаки из группы альпинистов-исследователей признавались, что мрачные горы вселяли в них смутную тревогу и недоверие. И лишь один из них, Курт Хейдель, оснастив электромеханического Паука-скалолаза, решился проникнуть дальше всех, туда, где Меркурий ревниво скрывал свои тайны. Через месяц Паук вернулся. Нет, он пришел не один, но все равно что один… Хейдель перестал быть Хейделем, которого мы знали. Он никого не узнавал, не отвечал на вопросы, пугая людей неподвижным, как у змеи, взглядом. Видавшие виды врачи разводили руками, а мои диагностические машины, исследовав психику Хейделя, либо отказывались выдавать заключение, либо несли такую несусветную чушь, что у меня горели уши от стыда за своих «подчиненных». Днем позже Хейдель, вернее тот, кто когда-то был Хейделем, исчез. Он ушел снова в горы, унеся с собой разгадку своего перевоплощения. Дежурный врач, в обязанности которого входило присматривать за больными, был найден в бессознательном состоянии, с отпечатками пальцев на горле. В тот день впервые были замечены торы, а поиски беглеца ни к чему не привели. Тогда вспомнили о Пауке, точнее — о кассетах его съемочной аппаратуры. Я был в числе приглашенных на первый просмотр отснятых эпизодов. На экране по порядку возникали подробности этого нелегкого странствия. Сначала все шло хорошо, сопровождающий съемку голос Хейделя звучал уверенно и бодро. Кругорамные объективы заставили нас долго блуждать в угрюмых дебрях окаменевшей бесконечности. Мы с захватывающим интересом прослеживали путь смельчака, проложенный в лабиринтах ущелий среди отвесных стен, уходящих в туманные пропасти, внимательно слушали подробные описания и пояснения, улыбались остроумным замечаниям и репликам. Хейдель весело ругался, если обвал преграждал путь, смеялся от радости, если встречалось что-нибудь интересное, шутил, находя забавным пришпоривать Паука пятками в тот момент, когда лапы машины скользили над пропастью, срывались, прогибаясь от тяжести. И мы понимали, что ему было страшно. Мне запомнилась его последняя реплика: «Провалиться мне на месте, если я не нашел вход в преисподнюю!..» Это относилось к огромному провалу в скалах, откуда тяжело поднимались клубы желтоватого пара. Развернутый зев провала окружали базальтовые столбы, похожие на грубо высеченные фигуры великанов. Даже на нас, сидящих в просмотровом зале, мрачная неподвижность каменных стражей произвела гнетущее впечатление.