Как сделать детектив, стр. 73

Такая перспектива не изменила бы жизни преступников, скажи лишь «Вот мой шанс» или «Отстаньте вы от меня». Но сам факт появления возможности отблагодарить общество вносит тонкий нюанс. Надеяться чересчур никогда не следует, но чуть-чуть надеяться может каждый. По крайней мере преступники получат шанс принести пользу, избежать заслуженной кары и как бы начать все с начала. А почему бы не начать немножко по-другому? Даже не без некоторой гордости собой?

В противном же случае да сжалится над ними Господь. Не в этой жизни, так, видимо, в следующей преступники смогут ступить на «стезю очищения». Но важнейшее дело — судьба невиновных, тех, кто в современный век мужественно избрал честную жизнь, кто требует, чтобы его защищали и ограждали от зла. Именно в таких самая суть.

Вероятно, найдутся физические способы излечения пороков; если проводят операции на сердце при искусственном охлаждении, когда-нибудь исправят и гены, переделают мозговые клетки. Задумайтесь о постоянном внушительном количестве наших кретинов, о значении внезапно обнаруженной зависимости интеллекта от активности или недостаточности щитовидной железы и возможных последствиях для вас.

Кажется, я отклонилась далеко в сторону от детективных романов, но зато объяснила, почему жертвы интересуют меня несравненно больше преступников. Чем более полнокровной жизнью живет жертва, тем азартнее мое заступничество, а если удается увести жертву от края «долины смертной тени», я упиваюсь триумфом.

Пусть эта «долина смертной тени» останется как есть, я решила не наводить глянец в этой книге. Не все мне по годам. И нет ничего изнурительнее перелицовки уже написанного с неизбежными попытками изменить хронологию и с перекройкой на новый фасон. Может, я стала заговариваться, у писателей это не редкость. Идет себе писатель по улице, пропуская все магазины, куда стоило бы заглянуть, все конторы, в которые нужно бы зайти, усердно, хотя и не в полный голос, надеюсь, беседует сам с собой, многозначительно вращая глазами, и вдруг обнаруживает, что при виде его люди отшатываются, явно принимая за сумасшедшего.

Должно быть, так же выглядела я сама в четырехлетием возрасте, когда беседовала с Котятами. В сущности, я беседую с ними до сих пор.

1977

Хорхе Луис Борхес

Детектив

Есть такая книга — «Расцвет Новой Англии» Вана Вика Брукса. Речь в ней идет о невероятном факте, объяснить который под силу лишь астрологии: о соцветии талантов, украсивших крохотный клочок Соединенных Штатов в первой половине XIX века. Не стану скрывать своего расположения к этой New England, столько унаследовавшей от Old England. Составить длиннейший список имен нетрудно: в него войдут Эмили Дикинсон, Герман Мелвилл, Торо, Эмерсон, Уильям Джемс, Генри Джеймс и, наконец, Эдгар Аллан По, родившийся в Бостоне, кажется, в 1809 году. Все мои даты, как вы знаете, ненадежны. Говорить о детективе — значит говорить об Эдгаре Аллане По, создателе жанра; но прежде стоило бы обсудить небольшую проблему: а существуют ли вообще литературные жанры?

Если помните, Кроче в своей — замечу, бесподобной — «Эстетике» пишет: «Назвать книгу романом, аллегорией или трактатом по эстетике — в конце концов, то же самое, что определить ее по желтой обложке или местонахождению на третьей полке слева». Иными словами, значимость родового отрицается здесь во имя ценности индивидуального. На это можно возразить: даже если реальны только индивиды, всякое суждение о них есть обобщение. Включая и эту мою мысль, которая обобщает, а потому незаконна.

Мыслить — значит возводить к общему. Утверждая, нам не обойтись без помощи этих платоновских архетипов. Так зачем же отрицать существование литературных жанров? От себя добавлю: бывает так, что жанр связан не столько с самим текстом, сколько со способом его прочтения. Эстетический факт требует встречи текста с читателем, только так он и создается. Не будем впадать в абсурд: книга — это всего лишь книга, она живет, если открыта читателем. Лишь тогда и возникает эстетический факт, отчасти напоминая этим миг зарождения книги.

Есть такой тип современного читателя — любитель детективов. Этот читатель — а он расплодился по всему свету и считать его приходится на миллионы — был создан Эдгаром Алланом По. Рискнем представить себе, что такого читателя не существует или, еще интереснее, что он совершенно не похож на нас. Скажем, он может быть персом, малайцем, деревенским жителем, несмышленым ребенком, чудаком, которого убедили, будто «Дон Кихот» — детективный роман. Так вот, представим, что этот воображаемый персонаж поглощал только детективы, а после них принялся за «Дон Кихота». Что же он читает?

«В некоем селе ламанчском, которого название у меня нет охоты припоминать, не так давно жил-был один идальго…» Он с первой минуты не верит ни единому слову, ведь читатель детективов — человек подозрительный, он читает с опаской, причем с особой опаской.

В самом деле: прочитав «в некоем селе ламанчском», он тут же предполагает, что события происходили совсем не в Ламанче. Дальше: «которого название у меня нет охоты припоминать…» Почему это Сервантес не хочет вспоминать? Ясно, потому что он убийца, виновный. И наконец: «не так давно…» Вряд ли прошлое окажется страшней будущего.

Детектив вызвал к жизни особый тип читателя. Обсуждая творчество Эдгара По, про это обычно забывают. А ведь если По создал детектив, то он породил и тип читателя детективов. Чтобы разобраться в детективном жанре, нужно учитывать более общий контекст жизни По. Мне кажется, По был замечательным поэтом-романтиком во всем своем творчестве, в нашей памяти о его произведениях и гораздо меньше — в каждой написанной им странице. Он куда значительней в прозе, чем в стихах. Что представляет собой По как поэт? Может быть, прав Эмерсон, назвавший его the jingleman — звонарем, мастером созвучий. В конце концов, это тот же Теннисон, поэт далеко не первого ряда, хотя у обоих есть несколько незабываемых строк. Другое дело — проза: здесь По стал прародителем бесчисленных теней. Что же он создал?

Рискну сказать: есть два человека, без которых не существовало бы современной литературы. Оба они американцы, оба жили в прошлом веке. Один — Уолт Уитмен, давший начало так называемой гражданской поэзии, Неруде и много чему еще, как хорошему, так и дурному. Другой — Эдгар Аллан По, открывший путь символизму Бодлера, который был его учеником и молился ему ночи напролет. В нем — первоначало двух явлений, которые кажутся далекими, хотя на самом деле близки. Одно — это понимание интеллектуальных истоков литературы, другое — жанр детектива. Первое — идея литературы как порождения ума, а не духа — гораздо важнее. Второе — хоть и вдохновило крупных писателей (скажем, Стивенсона, Диккенса, Честертона, истинного наследника По) — малозначительно. Эту разновидность литературы можно считать второсортной, да она и в самом деле хиреет; сегодня ее превзошла или заменила научная фантастика, среди вероятных предков которой мы, впрочем, опять-таки обнаруживаем Эдгара По.

Но вернемся к первому, к идее о том, что поэзия — порождение рассудка. Идея эта противостоит всей предшествующей традиции, которая утверждала, что поэзия есть творение духа. Вспомним такое поразительное явление, как Библия — набор текстов, которые принадлежат различным авторам и эпохам, толкуют о несходных темах, но близки в одном: они приписываются незримому существу, Святому Духу. Предполагается, что Святой Дух, некое божество или беспредельный разум, в разных странах и в разное время диктует разным писцам разные тексты. Среди них может быть, например, метафизический диалог (книга Иова), историческое повествование (книги Царств), теогония (Исход) или благовествования пророков. Все эти тексты ни в чем не сходны, но мы читаем их так, словно они созданы одним автором.

Будь мы пантеистами, мы бы не преувеличивали, как теперь, свою индивидуальность, а понимали, что мы лишь различные органы единого божества. Стало быть, Святой Дух сотворил все книги, он же и читает их все, поскольку так или иначе действует в каждом из нас.