Как сделать детектив, стр. 21

Главная трудность, с которой сталкивается сочинитель детективов, заключается в необходимости все время обновлять запас сюрпризов. «Вы знаете мои методы, Уотсон», — говорит великий сыщик, и это, увы, правда. Прелесть Уотсона, однако, заключалась в том, что и после тридцатилетнего знакомства с Холмсом он так и не уяснил приемы последнего, но средний читатель куда сообразительней. Прочитав полдюжины историй одного автора, он оказывается достаточно сведущим в психологическом подходе Дюпена (описанном в «Похищенном письме»), чтобы уметь взглянуть на материал с точки зрения автора. Он знает, что, если Остин Фримен утопил кого-то в пруду, полном улиток, в этих улитках будет нечто важное, связанное с особенностями данной местности; он знает, что если персонаж Уиллса Крофтса обладает железным алиби, то в нем рано или поздно найдутся прорехи, он знает, что, если отец Нокс бросает тень подозрения на католика, тот окажется невиновным. Вместо того чтобы следить за преступником, он следит за автором. Потому-то у него создается впечатление, что более поздние вещи писателя почти никогда не идут в сравнение с ранними. Просто он женился на авторской музе, и этот брак убил тайну.

Разумеется, может так случиться, что однажды детектив как жанр прекратит свое существование, так как наступит день, когда читатели изучат все трюки. Но если это и случится, то через много, много лет, а тем временем, возможно, возникнут новые, менее жесткие формулы, которые прочнее свяжут детектив с романом нравов и, наоборот, увеличат различия между ним и авантюрным романом. Последний, несомненно, будет существовать, пока существует человечество и пока совершаются преступления. Вымиранию же подлежат более сложноустроенные организмы.

Сейчас — в 1928 году — детективный роман составляет выигрышный контраст романам статичных разновидностей.

Э. М. Форстер может бормотать не без сожаления: «Ах, конечно, роман имеет сюжет», зато большинство из читателей приходят к этому открытию с криками восторга. Сейчас тема сексуальных отклонений временно вышла из моды, но роман страстей по-прежнему занимает главенствующие позиции, особенно у читательниц, хотя и они, похоже, не желают довольствоваться одной лишь любовной интригой. Возможно, жизнерадостный цинизм детектива отвечает духу времени больше, чем сентиментальные сюжеты, непременно заканчивающиеся звоном свадебных колоколов. Ибо, не будем заблуждаться на этот счет, детектив — разновидность литературы эскепизма, а не творческого выражения. Мы читаем детективы о семейных неприятностях, потому что эта тема нам хорошо знакома, но, когда эти неприятности становятся слишком уж назойливыми, мы обращаемся к детективам и приключенческим романам именно потому, что там рассказывается о том, что, как правило, нам знакомо плохо. «Детектив, — утверждает Филип Гедала, — нормальный отдых для благородного ума». Отметим притягательность детективов высшего качества для интеллектуалов — как писателей, так и читателей. Средний детектив в наши дни отличается высоким литературным качеством, и среди сегодняшних известных писателей лишь немногие в тот или иной период жизни не писали детективов [29].

1928–1929

Рональд Нокс

Десять заповедей детективного романа

I. Преступником должен быть кто-то, упомянутый в начале романа, но им не должен оказаться человек, за ходом чьих мыслей читателю было позволено следить.

Таинственный незнакомец, который явился неизвестно откуда, например сошел, как это часто бывает, с борта корабля, и о существовании которого читатель никак бы не мог догадаться с самого начала, портит все дело. Вторую половину этой заповеди труднее сформулировать в точных выражениях, особенно в свете некоторых замечательных находок Агаты Кристи. Пожалуй, вернее будет сказать так: автор не должен допускать при изображении персонажа, который окажется преступником, даже намека на мистификацию читателя.

II. Как нечто само собой разумеющееся исключается действие сверхъестественных или потусторонних сил.

Разгадать детективную тайну при помощи подобных средств — это все равно что выиграть гребную гонку на реке с помощью спрятанного мотора. И в этой связи я позволю себе высказать мнение, что рассказам Честертона об отце Брауне присущ один общий недостаток. Автор почти всегда пытается направить читателя по ложному следу, внушая ему мысль, что преступление, должно быть, совершено каким-то магическим способом, но мы-то знаем, что он неизменно верен правилам честной игры и никогда не опустится до подобной разгадки. Поэтому, хотя нам редко удается угадать настоящего преступника, мы обычно лишены возможности пощекотать себе нервы, подозревая не того, кто совершил преступление.

III. Не допускается использование более чем одного потайного помещения или тайного хода.

Я бы добавил к этому, что автору вообще не следует вводить в повествование потайную дверь, если только действие не происходит в таком доме, в каком можно предположить существование подобных вещей. Когда мне случилось прибегнуть в одной книжке к тайному ходу, я позаботился о том, чтобы заранее сообщить читателю, что дом принадлежал католикам в эпоху гонений на них. Потайной ход в «Загадке Редхауза» Милна вряд ли отвечает правилам честной игры: если бы в доме современной постройки был сделан потайной ход — невероятно дорогое, между прочим, удовольствие, — об этом наверняка знала бы вся округа.

IV. Недопустимо использовать доселе неизвестные яды, а также устройства, требующие длинного научного объяснения в конце книги.

Может быть, и существуют неизвестные яды, оказывающие совершенно неожиданное действие на человеческий организм, но пока-то они еще не обнаружены, и, покуда они не будут открыты, нельзя использовать их в произведениях литературы — это не по правилам! Почти все вещи Остина Фримена, написанные как отчеты о делах, раскрытых доктором Торндайком, имеют небольшой изъян по части медицины: для того чтобы оценить, до чего хитроумной была разгаданная загадка, нам приходится выслушать под занавес длинную научную лекцию.

V. В произведении не должен фигурировать китаец.

Чем вызван этот запрет, я не знаю; наверное, причину надо искать в привычном для Запада представлении о жителе Небесной империи как о существе чересчур умном и недостаточно нравственном. Могу лишь поделиться собственным опытом: если вы, перелистывая книгу, натолкнетесь на упоминание о «глазах-щелочках китайца Лу», лучше сразу отложите ее в сторону — это плохая вещь. Единственное исключение, которое приходит мне на ум, — возможно, есть и другие — это «Четыре трагедии Мемуорта» лорда Эрнеста Гамильтона.

VI. Детективу никогда не должен помогать счастливый случай; он не должен также руководствоваться безотчетной, но верной интуицией.

Может быть, это слишком сильно сказано; детективу позволительно испытывать озарения, строить догадки по наитию, но, прежде чем начать действовать, он обязан проверить их в ходе подлинного расследования. И опять-таки вполне естественно, что у него будут моменты прозрения, когда ему внезапно откроется смысл предшествовавших наблюдений. Но недопустимо, например, чтобы он обнаружил пропавшее завещание в механизме высоких стоячих часов, поскольку-де необъяснимый инстинкт подсказал ему, что искать нужно именно там. Он должен заглянуть в часы потому, что именно там спрятал бы завещание он сам на месте преступника. И вообще, необходимо проследить за тем, чтобы не только общий ход рассуждений детектива, но и каждое частное умозаключение были добросовестно выверены, когда дело дойдет до объяснения в конце.

VII. Детектив не должен сам оказаться преступником.

Это правило применимо только в том случае, если автор лично засвидетельствует, что его детектив — действительно детектив; преступник может на законном основании выдать себя за детектива, как это случилось в «Тайне дымовых труб», и ввести в заблуждение других персонажей, подсунув им ложную информацию.