Сверхновая американская фантастика, 1996 № 05-06, стр. 7

К дьяволу эту псевдожизнь!

Чертыхаясь, я рывком стянул шлем, ободрав щеку ремешком. Костюм все еще посылал телу ощущения другого мира — горячего ветра саванны и полных песка мокасинов. Но перед глазами была уже крохотная комната с кремовыми стенами, полом, застланным игольчатым материалом, который имитировал пологий склон холма. От сшибки ощущений меня зашатало.

— Я иду к тебе, Гея! — крикнул я, ринувшись в спальню, к жене.

Слишком они носятся со всем этим делом. Меня интервьюировали для каких-то журналов. Поговаривают о возобновлении курсов для папаш, желающих присутствовать при родах. Но это ведь смешно, весь этот шум. Любой мужчина на моем месте сделал бы все так же. А действительно важно то, что все прошло благополучно.

Томми-младший в восторге, когда чудо-кроватка переносит его в многоцветный мультимедийный мир. Он вырастет в Чай-тауне и на Марсе, в Древней Греции и в племени каменного века. Он будет бродить по исчезнувшим лесам и узнает, чего мы лишились. А чуть позже сможет примерить к себе все множество миров, которые в мои года подростки только рисовали в воображении. Но даже его поколению еще долго придется постигать разницу между реальностью и вымыслом. Ведь именно реальность продолжает причинять боль, когда вы стянули с себя виртокостюм.

Мы с женой решили свои проблемы, как только наши племена объединились. И я, и Гея иногда еще флиртуем в компьютерных мирах с их порождениями. Несмотря на все стенания современных блюстителей нравов, кто же может устоять? Виртуальность забавна, славно быть Вождем, но ничто не сравнится с шелковистостью кожи милой — настоящей или с непредсказуемостью ее ума — подлинного.

Кровяное давление у меня в норме. Кровеносные сосуды не забиты шлаками, мускулы крепкие и сильные. Я всегда чуточку голоден, подобно своим предкам, и, возможно, проживу сотню с лишним лет. В переполненном мире, где обитают двенадцать миллиардов душ, я могу часами бежать в одиночестве, только газели или одинокий ястреб промелькнут вдалеке.

Львы обходят меня стороной.

Пусть другие будут богами в своих компьютерных царствах. Меня устраивает быть просто человеком.

Погодите. Я даже начинаю любить термитов.

Грегори Бенфорд

МОЦАРТ И МОРФИЙ

Это странное, но стильное научно-фантастическое произведение — творение одного из лучших авторов F&SF. Последние книги Грега Бенфорда — «Приливы света» и «За занавесом ночи» (в соавтворстве с Артуром Ч. Кларком). Бенфорд также был ведущим в серии радиопередач Пи-Би-Эс, выходившей в 1991 году под названием «Галактическая одиссея».

Думаю, что тем летом, когда Господь, похоже, захотел остановить меня, я все же проник немного в Его замыслы.

Понимаю, что это не совсем обычный способ для научного изложения, которому свойственна серьезность и напыщенность. Но все же прислушайтесь, пожалуйста. Я попытаюсь рассказать о таких вещах, разговора о которых ученые стараются избежать, хотя эти-то скрытые ритмы и первостепенны для нашего ремесла.

Я живу в небольшой общине, чьи домики растянулись по берегу Тихого океана наподобие доброжелательной улыбки, сверкающей в золотых лучах солнечного света. Этому неослабевающему блеску словно в насмешку противостоял мрачный хаос, царящий в моей голове, сражающейся с физическими формулами. Целые дни я проводил за работой во внутреннем дворике, а за полоской песка раскинулась с евклидовой грацией синь океана, уходящая в перспективе в неизмеримую бесконечность. А оттуда все струился нескончаемый свет, делая до боли очевидной уродливость моих уравнений — единственного изъяна в природе.

У меня вошло в привычку завершать тщетные потуги разработчика теории частиц пробежкой по пляжу вечером. Соленый воздух прочищал мне мозги. Красное солнце висело низко, и я не спеша трусил по теплому, похрустывающему песку, наблюдая как океанские валы накатывают на берег. Я не обратил внимания, что впереди собрались какие-то люди, и поэтому первый выстрел застал меня совершенно врасплох.

Несколько подростков кинулись врассыпную, а сухопарый парень, лет около двадцати, целился в них из маленького, поблескивающего никелем пистолета и что-то выкрикивал. Я принял за аксиому, что пистолет должен быть заряжен холостыми — выстрел прозвучал негромко.

Стрелявший ругался на мальчишку, пробегавшего справа от меня. Я все еще тупо продолжал бежать, не сворачивая, когда раздался второй выстрел. Мальчишка почти поравнялся со мной, и пуля свистнула над моим ухом — тсииип!

Это уж точно не холостой. Следующие сто метров я пролетел за десять секунд, взрывая внезапно ставший очень вязким песок и только раз оглянувшись назад. Звук третьего выстрела долетел до меня, но воплей больше не было — только ругательства того сухопарого парня, который пятился наверх по бетонным ступенькам и пытался не дать сбившимся снова в группу подросткам приблизиться к нему.

Издалека было видно, как он выстрелил в последний раз, уже не стараясь попасть в кого-нибудь, а просто удерживая их на расстоянии. Потом он повернулся и побежал вверх по улице.

Я потрусил обратно, через толпу собравшихся на пляже зевак. Видимо, не поладили из-за наркотиков: подростки хотели надуть худого, и он вышел из себя.

Полицейские схватили его через несколько минут. Я видел, как ему зачитали его гражданские права… и внезапно в моем мозгу появилась зацепка относительно вычислений, которыми я занимался весь день. Просто вот так, взяла и появилась.

Черчилль однажды заметил, что ничто так не взбадривает, как просвистевшая мимо вас пуля.

Возможно, этим и объясняется мой творческий спурт всю следующую неделю. Я нашел несколько свежих математических приемов, новое сопряженное преобразование. Задачи решались сами собой.

Я пытался тогда создать модель Вселенной, не отталкивающуюся от предположений о количестве ее измерений. Мы привыкли к нашим трем уютным пространственным координатам и вечнотекущему времени — то есть, к четырем измерениям. Когда Господь создавал Вселенную, чем был обусловлен этот выбор? Могли бы основные законы, управляющие Вселенной, работать, скажем в шести измерениях? Двадцати шести?

Такой вопрос, конечно, отдает наглостью. Кто или что может обусловливать деяния Бога?

Но все же мое воображение свободно витало в лабиринтах формул, ручка спешила заносить их на бумагу. Я сидел в необычайном оживлении и созерцал пляж внизу, где судьба — «тсииип!» — миловала меня.

Я прервал свои размышления, чтобы слетать на восток к родителям, на их золотую свадьбу. В Алабаме стояла жара, тяжесть тамошнего воздуха как-то успокаивала.

Когда долго блуждаешь в потемках, что свойственно исследователям, в разговорах с родителями хочется коснуться темы нейтральной, в которой все одинаково несведущи: политики, детей, экономики. Я чувствовал, что выхожу из колеи беспристрастной математики, являющейся, по моему убеждению, основой всего.

Мы с отцом после утренней церковной службы ехали на прием по случаю годовщины. Это был влажный, солнечный день. Я лениво вдыхал запах сосновой смолы, разлившийся в воздухе, когда отец притормозил возле предупреждающего знака. Мы снова тронулись, и тут что-то ворвалось в поле зрения. Это была машина, вынесшаяся из-за телефонного шкафа-распределителя. Я крикнул: «Стой, папа!» — в одно слово. Отец нажал на тормоза, и та машина врезалась нам в крыло.