Ужин во Дворце Извращений, стр. 36

Эй, девочки, невесело подумал он, качая в темноте головой. Передайте привет бедной сестре Уиндчайм... ну и Ури, конечно, тоже.

Некоторое время шаги продолжали сотрясать его клетку, потом стихли. Только он начал успокаиваться, как послышался оглушительный рык, сопровождаемый такой тряской, что у него лязгнули зубы, а на прутьях клетки стало почти невозможно сидеть. Он отдернул голову от борта лодки и зажал уши мокрыми руками. Боже мой, подумал он, это же мотор! У них тут настоящее внутреннее сгорание!

В следующее же мгновение его догадка подтвердилась, ибо корпус дернулся вперед, удерживавший корзину трос натянулся и наклонил ее, а неподвижная вода вокруг нее вдруг превратилась в бурный поток. Ривас как-то сразу лишился уверенности в том, что его бесчувственный спутник никак не утонет, и пригнулся ближе к нему, чтобы убедиться, что голова его все еще находится над водой.

Что ж, подумал он, пытаясь смириться с мыслью о том, что эти рев и тряска прекратятся еще не скоро, по крайней мере это урежет время плавания.

Очень скоро баржа миновала волнорез и вышла в открытое море. После первой же настоящей волны Ривас уверился в том, что корзину, в которой они сидели, бесцеремонно выдернули из воды футов как минимум на десять в воздух, уронили с этой высоты и тут же выдернули обратно, стоило ей только шмякнуться в воду. Это повторялось снова и снова, конца этому в обозримом будущем не ожидалось, и когда он смог хоть немного прийти в себя, чтобы попытаться думать, он обнаружил, что единственный способ, которым он может удержать себя оттого, чтобы не откинуть крышку и не вынырнуть из этой чертовой клетки, – это с каждым зубодробительным ударом обещать себе, что он продержится еще пять таких же.

– Шлеп. Еще пять, не больше, Грег – держись! Шлеп. Осталось пять. Еще пять ты вынесешь. Шлеп. Ну ладно, считаем: было шесть, теперь пять...

Настойчивый восходящий поток воздуха разогнал тучи над Священным Городом, и летящий человек уклонился к северу по кривой, пересекающей Санта-Анаривер и пустынное песчаное побережье южнее Ханнингтен-тауна вместо того, чтобы лететь напрямик через стеклянную равнину Ирвайна, пусть даже большая часть его и оставалась там, внизу. Он не знал, что его прозрачная как у мыльного пузыря кожа чешется от потока свободных нейтронов, но он ощущал, что чем ближе он к этому месту, тем хуже он себя чувствует. Он надеялся только, что материальной, плотской части его не нанесут там слишком уж большого вреда.

Хотя от роду ему шел всего шестой день, он управлял своим тяжелеющим телом все более ловко. Вот сейчас он на бреющем проскользил вверх вдоль склона холма, перевалил через вершину и спланировал вниз, сдувая пушинки с одуванчиков, вспугивая пчел и наслаждаясь тенью от холма... Точнее, он все еще оставался на солнечном свету, но холм на время заслонил его от жесткого, жгучего жара, исходящего от Священного Города.

Склон был пологий и длинный, и он мог скользить вниз быстро и без усилий, размышляя при этом, почему Ривас продолжает притворяться, будто желает эту женщину, Уранию. Раскинув свои бестелесные руки, чтобы чуть затормозить спуск, он попытался воскресить воспоминания Риваса о ней. Надо же, подумал он, невесомо приземляясь – он до сих пор не набрал еще массы, чтобы пригибать жесткую траву, – надо же, он ведь почти ничего о ней и не помнит. Она важна ему только как предлог для... для...

Ну, этого парящий человек пока не знал. Наверное, это что-то вроде тяги алкоголика к спиртному. Каким-то образом Ривас оказался в зависимости от того, чего на самом деле ему не хотелось... нет, точнее, ему пришлось не любить нечто, что ему необходимо. Почему?

Вообще-то невесомого человека, приплясывавшего на цветочных лепестках, не слишком волновало почему – просто ему не хотелось, чтобы Ривас знал ответ на этот вопрос, – ибо если бы Ривас разобрался с этим, это умерило бы царящий у него в душе разброд и помешало бы танцующему человеку соблазнять его. А человеку-пушинке так хотелось – просто ужас как! – слиться с Грегорио Ривасом. А иначе как им стать единым целым?

Всю ночь ветер гнал дождь с севера, но солнце потихоньку разгоняло тучи, и озорной ветерок время от времени задувал со стороны моря. Когда следующий порыв пригнул траву, заставив человека-пузыря схватиться за какой-то росток, чтобы его не унесло обратно в глубь суши, тот задрал свою похожую на полиэтиленовый пакет голову и принюхался.

Запах Риваса донесся до него, но совсем слабый, далекий, и к нему примешивался странный аромат крови.

Человек-пушинка толкнулся прозрачной ногой и взмыл как змей в сильный ветер, не заботясь о том, что выскочит из тени на жар, ибо сверху ему было лучше видно.

В верхней точке прыжка он снова раскинул руки и ноги и завис, вглядываясь в подернутую муаром морскую синь. Некоторое время глаза его меняли форму и размер, пытаясь сфокусировать взгляд.

Тут он увидел то, что искал, и пальцы рук и ног его беспокойно зашевелились, чтобы удержать его в нужном положении.

Это оказалась большая, широкая баржа, странно ощетинившаяся выступающими за борта настилами и трапами; издали она напоминала раздавленного жука. Она двигалась так быстро, и бурун за ней кипел такой белой пеной, что даже летающий человек понял, что она приводится в движение каким-то мотором. И трюм ее, подсказывали ему до предела обострившиеся чувства, битком набит женщинами. Летающий человек недовольно нахмурился. Ну что ж, подумал он, по крайней мере Ривас этой поездкой, наверное, наслаждается.

Вдоль бортов баржи болтались в воде какие-то закутанные в темную ткань тюки, и человек-змей вдруг понял, что Ривас находится в одном из них. Он не смог бы объяснить, откуда знает это, но при взгляде на лодку и мысли о Ривасе у него возникало ощущение холодной, струящейся воды, темноты и затхлого воздуха.

Эх, дружок, подумал летающий человек, прищелкнув языком и сокрушенно покачав полупрозрачной головой. Что-то плоховато у тебя идут дела, когда ты предоставлен самому себе. Пожалуй, самое время нам с тобой поболтать еще немного.

Хемогоблин раскинул плоские руки, поймал подходящий ветер и полетел к морю, оставив сушу позади.

Глава 8

Поначалу Ривас пытался сопротивляться теплой, эйфорической дремоте, которая накатывала на него вместе с водой. Он напоминал себе об опасности, которой подвергался, о еще большей опасности, которая грозила Ури, и пытался разжечь в себе тревогу и нетерпение.

Впрочем, все это казалось не таким уж и неотложным. В конце концов, как он мог повлиять на развитие событий сейчас, сидя в этой дурацкой клетке? Так что, возможно, самым разумным с его стороны было бы вздремнуть на этом и впрямь удобном ложе из струящейся воды. Тряска теперь, когда они удалились от берега, сделалась относительно терпимой. Ему в голову пришло, что он слышал о водяных кроватях, но такой – морской – и представить себе не мог.

Он от души посмеялся этой мысли.

Некоторое время ему представлялась соблазнительной мысль спеть, но сон, пожалуй, являлся более насущной задачей. Он привалился к железным прутьям со стороны корпуса, не забыв пожелать при этом спокойной ночи всем девицам по ту сторону деревянной обшивки. Что же это у них там, кстати, выходит – сельди в бочке? Да нет, скорее ног вязанка, хи-хи, или лукошко ягодиц... Он прямо-таки заходился от смеха. Потом, успокоившись немного, закрыл глаза. Последней настороженной мыслью его было: почему морская вода имеет такой странный привкус? Соленый... да нет, не соленый, ржавый какой-то. Словно кровь.

К изрядной своей досаде ему все не удавалось уснуть по-настоящему. Дай же мне поспать, умолял он сам себя; ну конечно же, морская вода и должна иметь вкус крови. Она ведь и есть кровь. Да нет, наоборот, кровь была когда-то морской водой, заключавшейся в теле какого-то примитивного живого существа... медузы, там, или кого еще. Вот именно. А теперь, когда с этим разобрались, подумал он, пора и баиньки.