Новости о господине Белло, стр. 20

— Нет, конечно, я имею в виду, поговорить нужно мне. Белло ведь больше не говорит.

Она покачала головой, глядя на меня, и повторила:

— Белло больше не говорит… Как прикажете понимать? Он ведь и раньше небось не говорил?

— Нет, говорил, — сказал я.

Белло поднял глаза на женщину и закивал.

— Ты видел? Твоя собака кивнула. Как будто поняла шуточку, — заметила она. — Или это дело дрессировки? Это ты её так научил?

— Он понимает всё, что мы говорим, — объяснил я.

Белло одобрительно кивнул.

— Странное дело, — сказала она. — А что тебе понадобилось от моего отца?

— Рецепт.

— Рецепт? — Она опять засмеялась. — Ты думаешь, он заядлый кулинар? Извини, но он ни с кем не хочет разговаривать.

Я чуть не плакал:

— Мы ехали вчера на поезде целый день, чтобы поговорить с господином Мельхиором. Почему нам нельзя зайти к нему? Он так серьёзно болеет?

— Да я бы не сказала, что это болезнь. Скорее, вредность или капризы, — ответила госпожа Лихтблау. — Чудит, одним словом.

Кажется, её тронуло моё огорчение, потому что она сказала:

— Ладно, заходи, расскажешь, что случилось и зачем надо было ехать за тридевять земель. Но собака останется на улице, я только что убралась во всей квартире. Собачьей шерсти мне только не хватало.

Белло обиженно посмотрел на неё, отошёл в сторону и улёгся у двери прямо на булыжник, которым был вымощен двор.

Она глядела на него, качая головой:

— Пёс как будто всё понял!

— Белло, я скоро приду! — пообещал я и следом за женщиной вошёл в дом. У неё в гостиной мебель была совсем не такая, как, например, у госпожи Лиссенковой. Вдоль трёх стен стояли железные этажерки: я видел такие на складе, но в гостиной — никогда. Дивана не было, вместо него — четыре жёлтых клеёнчатых кресла, довольно пухлые, как будто надувные. У каждого кресла стояло по маленькому стеклянному столику. По-моему, пару столиков можно было сэкономить. Вообще хватило бы и одного, посередине. Но я не стал этого говорить. Не хотел раздражать хозяйку. Я сел в кресло, и оно затряслось, как желе, и успокоилось только через полминуты. А госпожа Лихтблау, кажется, знала, как надо садиться в желейное кресло, потому что под ней оно почти не тряслось. Она выжидательно смотрела на меня, и я почувствовал, что надо сказать что-нибудь вежливое про её гостиную:

— Какой у вас красивый белый коврик вон там!

— Да, это я привезла из Марокко, — сказала она. — Натуральная коллекционная вещь. А теперь рассказывай, зачем тебе разговаривать с моим отцом.

Я всё рассказал. И про превращение Белло в господина Белло, и про обратное превращение, и про голубой сок, и про дневник прадедушки, в котором написано, что этот сок много-много лет назад изобрёл её отец Мельхиор. Она слушала молча, иногда недоверчиво качая головой. А когда я закончил, сказала:

— Даже не знаю, верить тебе или нет. Правду ты говоришь или просто у тебя буйная фантазия. Но пёс твой и правда ведёт себя поразительно. Совсем не так, как обычные собаки.

Она встала. Кресло, на котором она сидела, ещё немного покачалось само по себе.

— Теперь давай я расскажу, почему опасаюсь, что отец не будет с тобой разговаривать, — сказала она, подойдя к этажерке за пачкой сигарет и коробком спичек. Потом вернулась в кресло.

— Началось это, когда умерла мама — восемь лет назад, — стала рассказывать она, закуривая. — У отца пропал всякий интерес к фабрике, и он передал фирму коллегам. Следующим номером он переселился из нашей квартиры в башню. Ты наверняка её заметил. Там он с тех пор и живёт.

Она опять встала и направилась к этажерке за пепельницей.

— Он что — и спит в башне? — спросил я.

— Да, там и спит. В башне три комнаты. Не рядом, а одна над другой. Из верхней он сделал спальню, в нижней — его бывшая лаборатория, а в средней он целыми днями сидит над бумажками и пишет формулы. Ты себе представить не можешь, как выглядит его комната. Повсюду кипы бумаги, и в этом ворохе попадается то полбулочки, то засохшая оладья. Ни стола, ни стульев уже не видно — погребены под ворохом бумаг. Но убирать он мне не разрешает: видите ли, это нарушит порядок в его вычислениях. И беспокоить его тоже нельзя. Визитов он на дух не переносит, — она нервно затянулась, — даже если приходит родная дочь!

— А откуда у него там, в башне, еда? — спросил я.

— Знаешь, он отлично устроился, — горько сказала она. — Проложил провод. Нажимаёт в башне на кнопку, у меня в кухне раздаётся звонок. Один звонок означает, что можно нести завтрак. Два звонка — «Обед, пожалуйста», три звонка — «Самое время поужинать». Еду он обычно забирает прямо у дверей.

— Значит, вам приходится с едой подниматься по наружной лестнице? А если дождик? — спросил я.

Она улыбнулась.

— Нет, это не обязательно. Из моей квартиры есть дверь прямо в башню. Но папа запирается изнутри и открывает задвижку, только когда я приношу еду. Бросит мне «спасибо» — и опять запирается.

— Не очень-то хорошо со стороны господина Мельхиора, — сказал я.

— Ещё бы! Как я не ругалась с этим привередой! Но он упёрся. Я даже пыталась поставить ему ультиматум — не кормить. Сказала, пусть выбирает: или будет есть со мной за столом, или останется без еды.

— И что?

— Выбрал вариант «без еды» и целый день ничего не ел. Не могу же я морить голодом родного отца, да ещё пожилого. Так что на следующий день опять принесла еду под дверь.

Она погасила в пепельнице недокуренную сигарету и спросила:

— Кстати, как тебя зовут?

— Макс, — ответил я. — Макс Штернхайм.

— А какой у тебя отец? — поинтересовалась она.

— Мой папа? Ну… он разговаривает со мной. Он меня любит, — сказал я. — И я его, конечно, тоже.

— Мой отец вообще-то тоже всегда разговаривал со мной. Он был очень ласковый. Но когда умерла мама, его это совершенно выбило из колеи, — объяснила она. — И зачем мне отец, которого я практически не вижу и которого надо обслуживать, как падишаха!

— А чем он занимается? Что он считает в башне? — спросил я.

— Говорит, ещё чуть-чуть — и он откроет универсальную формулу теории всего, — отозвалась она.

— А что такое теория всего?

— Я тоже об этом спросила. Сказал, объяснит мне, когда откроет формулу.

В эту минуту затрезвонили в дверь.

— Опять гости? То не видишь целыми днями ни души, а то два гостя за одно утро, — сказала она, подходя к двери.

Я тоже встал и выглянул в коридор. Было у меня подозрение, кто это мог звонить так долго и громко.

Это и вправду оказался Белло, он встал на задние лапы, а правой передней жал на звонок. Наверное, хотел напомнить мне, что я обещал скоро прийти.

— Макс, иди сюда, ты только посмотри! — позвала она. — Твой пёс звонит в звонок! Так я скоро поверю, что твоя фантазия — это правда.

И она обратилась к Белло:

— Хватит звонить, Макс сейчас придёт. Нам надо ещё кое-что обсудить.

Пёс сразу же убрал лапу с кнопки, опустился на все четыре лапы, а потом сел у дверей.

— Белло, я уже скоро! — крикнул я ему и вернулся за ней в гостиную.

— Ну вот, теперь ты всё знаешь, — сказала она. — Я бы с удовольствием помогла. Только не знаю как.

— А что если просто подняться по наружным ступенькам и спросить, не пустит ли он меня? — предложил я.

— Попробуй, конечно, — сказала она. — Только он не откроет.

— Но попробовать-то можно. Мы пойдём вместе с Белло, — решил я.

— Удачи тебе! — сказала она.

— Спасибо, — ответил я и вышел на улицу, где меня заждался мой Белло.

В башне господина Мельхиора

Мы поднимались по лестнице, и я рассказывал Белло:

— Господин Мельхиор живёт в башне, на самом верху. Его дочь думает, что он меня не впустит. Но я всё-таки попробую войти!