Будни отважных, стр. 17

— Пройти бы еще надо, — предложил ездовой.

Прошли за садом к камышам какого-то ручья — никого. Здесь Иван Николаевич позвал жену громче. Из зарослей тотчас откликнулась и вышла к ним дочь хозяев. В косынке жены. Сердце Ивана Николаевича тревожно забилось.

— А жену не видела? — спросил он.

Девушка заморгала глазами.

— Видела... Я убежала, а она чегой-то искала еще.

Воронин рванулся через сады и огороды к хате. Поздно... За каких-нибудь несколько минут, пока мимо проходила колонна всадников, группа бандитов ворвалась в хату и, заприметив не крестьянское одеяние и нездешний говор жены Воронина, стала допытываться, кто приехал на тачанке. Когда она сказала, что приехала одна, ей не поверили и стали зверски избивать. В то же время, как рассказали хозяева, начали обшаривать погреб, сарай, чердак, сад и даже заглядывали в колодец. Когда последние ряды бандитов поравнялись с хатой, они выволокли несчастную женщину во двор и несколькими ударами шашки зарубили ее. Захватили лошадей, тачанку и уехали.

Тяжело было видеть опаляющее горе Ивана Николаевича. На краю хутора, у молодой кудрявой акации, милиционеры выкопали яму и похоронили подругу своего начальника.

Горьким был их дальнейший путь.

В 1923 году с крупными и мелкими бандами на Верхнем Дону было покончено. Но продолжались еще одиночные грабежи. Вешенская милиция вела с ними неустанную борьбу. Вот лишь один из многих ее эпизодов.

На оперативном совещании в управлении было объявлено, что из тюрьмы бежал опасный преступник, совершивший больше десятка ограблений и несколько убийств. Фамилия его Медведев. Работникам милиции роздали для опознания фотографии преступника. Было известно, что скрывался он где-то на Верхнем Дону.

— Разрешите мне съездить на ярмарку в Боковскую, — обратился Иван Блохин к новому начальнику управления Степану Ивановичу Коваленко. (Воронин к тому времени уехал на другую работу в Ростов). — Сдается мне, что Медведев непременно пожалует туда.

— Почему вы так думаете? — заинтересовался начальник.

— Во-первых, ему нужно приодеться, во-вторых, обзавестись деньгами. На ярмарке ему легче всего и то и другое сделать. В-третьих, ему кажется, что в людской толчее он меньше всего заметен. Значит, смелее будет действовать. А нам это на руку: быстрей обнаружим.

— Гм... Рассуждаете подходяще. Но ведь и вправду, в толпе его труднее найти.

— Вот-вот... Я ж буду не один. Афонин поможет, боковский участковый, активистов наберем. Всем фотографию покажу. А он ведь один, ему трудней.

— Ну что ж, действуйте, товарищ Блохин. Только будьте осторожны, преступник вооружен.

...В базарный день станица Боковская наводнялась крестьянами, не изжитыми еще барышниками, дельцами. Из разных мест съезжались люди, чтобы подороже продать, подешевле купить. Над базарной площадью стоял шум тысяч голосов, смешанных с блеянием овец и мычанием коров.

Блохин и его помощники, сменившие милицейскую форму на гражданскую, так же, как и все, приценялись к товару, спорили. Но глаза их непрестанно искали. Равнодушно и безразлично их взгляды скользили по лицам, не вызывающим никакого подозрения, задерживались на тех, кто хоть чем-то обращал на себя внимание. Час шел за часом. От толкотни и гама начинала побаливать голова.

На краю площади расположилось несколько кибиток цыган. Блохин направился туда. У кибиток шла оживленная торговля. Пестро одетые цыганки гадали, цыганчата выплясывали перед зеваками. Иван остановил свой взгляд на высоком широкоплечем казаке, разговаривавшем с чернобородым цыганом. Скуластое лицо, тяжеловатая челюсть, прямой нос. С фотографией как будто не схоже, но что-то знакомое проглядывает в его облике. Вот что: уши, своеобразный изгиб раковины уха...

— А ну взгляни, Павел, — показал он глазами Афонину на казака.

— По-моему, не он, — ответил тот неуверенно. — На карточке он костлявый, лоб высокий. А этот...

— Карточка старая, да и неудачная, может быть. Давай-ка все же проверим.

— Ни с того ни с сего будешь проверять?.. — засомневался участковый.

— Нет, сделаем так. Ты заходи сзади, стой настороже. В случае чего — сам знаешь... Я подойду спереди. А ребята пусть затеют проверку документов на коней у цыган. Поглядим, как он поведет себя. Понял?

— Понял, но не забудь: у него оружие.

— И ты не забудь. Для того и будешь за спиной стеречь.

Иван почти вплотную подошел к скуластому и стал ждать. С другой стороны приблизился Афонин. И вот раздался громкий возглас:

— А ну-ка, граждане, предъявите документы на коней. Мы из милиции.

Уголок рта у скуластого дернулся, глаза сузились, ноздри затрепетали. Но голос остался спокоен.

— Ну ладно, опосля договорим, — сказал он своему собеседнику и сделал шаг в сторону.

— Руки вверх, — произнес Блохин, наставляя наган.

Скуластый дернулся, рука его мгновенно скользнула к карману, но афонинская хватка оказалась крепкой.

— Спокойно, паря, не шебуршись, — почти ласково увещевал Афонин, заломив руку Медведеву (а это был он), в то время как Блохин вытаскивал из карманов преступника наган, нож и бритву.

На следующий день начальник милиции, выслушав доклад Блохина, поблагодарил его за хорошую службу и сказал:

— Объявился в наших местах дезертир. Займись этим.

Очередное задание... Может быть, мелкое и не очень заметное. Может быть, даже неинтересное. Но его надо выполнить так же добросовестно, как были выполнены предыдущие. Это работа. Это борьба. Борьба с врагами Советской власти продолжается, хотя и кончилась война. Пока ходят по нашей земле убийцы, воры, негодяи, подлецы, до тех пор милиционер будет бороться с ними, не щадя ни сил, ни самой жизни.

ЗА ВЛАСТЬ СОВЕТОВ

Павел постучал, услышал «да!» и переступил порог. За столом сидел небольшого роста, на вид лет тридцати, военный. Старую солдатскую шинель перехлестывала портупея. Это был сам Воронин, начальник окружного управления милиции — гроза бандитских шаек всего Верхнедонского округа. Вот уже три года, как Иван Николаевич бессменно руководил труднейшим участком. Человек бесстрашный, решительный, строгий, в то же время душевный и справедливый, а главное — кристально честный и неподкупный, он пользовался авторитетом в партийных, советских органах и среди местного населения.

Павел и Иван Николаевич знали друг друга в лицо, хотя близко сталкиваться раньше им не приходилось.

Павла встретил внимательный и доброжелательный взгляд.

— Входи, входи, чрезвычайный уполномоченный. Каким ветром занесло?

Слегка задетый «чрезвычайным уполномоченным» (кто-кто, а Воронин-то знал, что окружной продкомитет неделю назад прекратил свое существование), Павел протянул свернутый вчетверо листок серой бумаги:

— Вот... Секретарь окружкома партии написал вам лично.

— Лично, говоришь? — усмехнулся Воронин. — Так, может, он к теще на блинцы зовет? Ага... «Направляется к вам товарищ Кириченко Павел Григорьевич для использования... и так далее. Понятно.

Он внимательно оглядел Павла:

— Ну а почему именно к нам потянуло?

— Кой черт потянуло? — вырвалось у Павла. — Податься больше некуда, вот и пришел.

— Серьезно? — поднял брови Воронин. — Да ты садись. Садись, рассказывай: что, как?

Павел сел, растирая озябшие руки полами шинели. В кабинете было холодно. Отапливалась одна дежурка. У говоривших изо рта вырывались облачка пара.

— Когда, значит, продком ликвидировали, меня направили в финотдел. Вот это, думаю, работа. Прихожу, сидит мурло в кресле. За версту разит бывшим офицерским духом. Подаю, вот как вам, записку секретаря. Прочитал он, поглядел на меня исподлобья, предлагает вежливенько: «Садитесь, молодой человек, пишите заявление». Написал, как полагается. Взял он его, повертел так и этак, а потом и говорит со злорадцей: «Боюсь, молодой человек, что наркома финансов из вас не выйдет. Чересчур вы «большой» грамотей. Стоит ли затевать игру?» Хотел я в него, паразита, чернильницу запустить, да в последний момент удержался.