Дело о таинственном наследстве, стр. 1

Татьяна Молчанова

Дело о таинственном наследстве

Глава первая

Наташа и ее соседи. Знакомство с Ольгой, графом, Феофаной Ивановной и Антоном Ивановичем

«Ку-ка! – страстно закричал петух и, поперхнувшись, сипло закончил: – Ре-ку!» – насмешив всех куриц в округе. «Ку-ка-ре-ку!» – отчаянно вскричал он еще раз, и утро в доме Красковых началось.

Зевая и помаргивая на восходящее солнце, мужик тащил через двор на кухню полные ведра воды. Солнце перепрыгивало на ее рябящей поверхности в такт его сонным еще шагам, и дробилось яркими бликами. Маленькая трясогузка смешно прыгала вслед за мужиком, кланяясь и дрожа хвостиком, как будто приветствовала всех встречных букашек-таракашек, желая им доброго утра.

Наталья, сладко потянувшись, открыла глаза и улыбнулась солнышку, осторожно присевшему теплым пятном на край подушки. Высунув из-под одеяла ноги, она с удовольствием пошевелила отменно розовыми пальчиками, вспоминая приснившееся. Во сне подруга Ольга, дочка помещицы Затеевой, шила ей бальное платье из куриных перьев. Причем выбирала те, которые при куриной жизни были заляпаны зеленой краской, отмечая принадлежность к хозяйству помещицы.

«Шила-шила, да не дошила!» – разминка для пальцев привела Наташу во вполне бодрое настроение и, соскочив с кровати, она пошла умываться.

Князь Николай Никитич Красков, в уютном персидского темно-синего шелка халате, стоял в столовой у окна, допивая вторую чашку кофе.

«Mon ami Николаша», как раньше ласково звали его друзья, любя его за неизменно хорошее настроение и умение располагать к себе. Офицер, которому прочили большое будущее, что по военной, что по государственной линии, в точности после покушения на царя-батюшку Александра II взял и подал в отставку. Горячо любимая жена Машенька, юная, воздушная Машенька, такая веселая, преданная, нежная… Простыла, выпив на балу холодного лимонаду, и скончалась в неделю. Убитый горем Николай Никитич выжил, благодаря маленькой Наташе, засыпавшей только с папиным пальцем, зажатым в своем кулачке. Распрощавшись с карьерой и городскими друзьями, Николай Никитич уехал с Наташей в Псковскую губернию, в родовое имение Маврюшино. Именно здесь, по его мнению, великолепно сочетались провинциальное спокойствие и здоровый воздух с возможностью нанять хороших гувернеров, иметь образованных соседей, делать вылазки в столицу и регулярно получать свежие газеты. Здесь он переживал свое горе от потери Машеньки, надеясь, что время и целительница-природа растворят его печаль.

Князь не потерял еще офицерской осанки, хотя лицо его было уже полно и намечалась легкая отдышка. Он с некоей тревогой следил за действиями садовника, который, заслонив широким туловищем карликовое грушевое дерево, усердно шевелил локтями. Эти движения вселяли в князя весьма обоснованное беспокойство касательно того, что садовник таки решил придать нежному дереву конусообразную форму, что Николай Никитич считал совершенно невозможным. Его обычно мягкое лицо хмурилось, придавая ему выражение упрямства и легкой тени страдания. Это сочетание всегда проявлялось, когда князь искренне о чем-то беспокоился, и впервые возникло в день, когда он узнал о болезни жены.

– Папочка, ты опять хочешь Никанора поймать?

Князь вздрогнул от неожиданности, но тут же и успокоился, поняв, что это Наташа. Лицо его стало ласково.

– Полуночничала, Наташенька? – улыбнулся он, с удовольствием наблюдая, как Наталья, подошедши к накрытому для завтрака столу, аккуратно наливает чай в золотистую фарфоровую чашку, как тонкая белая струйка сливок ныряет в ее середину и поднимает со дна молочный туман.

Наташа… «Наталья-разбойница» – так обычно называл ее, посмеиваясь, отец…

Видимо, и родилась уже такой. Николай Никитич, однажды забравшись в генеалогические дебри, с ужасом и гордостью насчитал аж целых четырех родственников, в разные времена считавшихся отчаянными авантюристами. Нервы и тела мирных жителей предки Красковых умудрились попортить чуть ли не на всех континентах. Особую задумчивость князя вызвала личность некоего Натана Мириане, крещенного Николай Миронычем. Пару столетий назад он раздружился с Первопрестольной за проделки с изготовлением некоего эликсира для мужей. Он якобы в разы увеличивал мужскую силу. Эликсир, как выяснилось впоследствии, содержал дождевую воду, деревянную труху, настойку рябины и на редкость вонючую выжимку из кавказской ромашки, остатками которой Натан радостно травил тараканов у себя в доме. Недружественно настроенные мужчины, щедро заплатившие за эликсир и получившие весьма своеобразный эффект от проглоченного снадобья, который сильно отличался от обещанного Натаном (рябина и ромашка имеют свойства сильно послаблять желудок), выдворили лекаря из России на все четыре стороны. Последующей биографии родственника хватило бы на несколько десяток жизней: пират в Испании, искатель философского камня в Париже, дипломат в Германии и, наконец, узник Тауэра, закончивший свою жизнь на виселице с ухмылкой и загадочной фразой: «Да, пожил… вот королеву только…»

Так что, глядя на подрастающую Наташу, отец улыбался и думал: «Такое наследие все няньки и гувернеры мира не изменят!»

Первый раз натановские гены проявились еще в Наташином младенчестве. Девочка, оставленная нянькой одна, раскачала кроватку и вывалилась из нее. В несколько минут освоив передвижение по полу на четвереньках, она подобралась к мирно дремавшей в солнечном пятне кошке и прокричала ей в ухо восторженный «наташинский» боевой клич. Ну просто завизжала во всю силу своих маленьких легких. Ошалевшее от ужаса животное с тех пор пробиралось по дому, плотно прижимаясь к стенам и шарахаясь от всех громких звуков. Наташа же, испытав от проделанного величайший восторг, под боевые завывания была названа отцом «Наталья-разбойница».

С того случая она «радовала» окружающих своими проделками чуть ли не каждую неделю. Это были и «игры в прятки», когда весь дом под грозные крики отца, сбиваясь c ног, искал Наташу, а она тихонько сидела себе в каком-нибудь чуланчике и изучала паутинку или пряталась под крыльцом, пытаясь угадать, чьи это ноги спешат по ступенькам. Были и нападения на животных, насекомых, няню и даже на помещицу Князеву, часто приезжавшую к отцу на чай.

Девочка вела столь активную жизнь, что в конечном счете с разбойницей и ее проделками смирились все, тем более что обдуманного, настоящего, зла в них не было.

Любовь и забота окружающих, великолепное образование, отсутствие плохих жизненных событий, свобода поступков, мыслей, желаний воспитали энергичную, интересную личность. Рассуждения Наташи иногда поражали своей взрослой логикой. Развитое чувственное, интуитивное понимание окружающего дарило ей глубокие душевные переживания, выливающиеся в некий романтизм, но без пошлости. Она была добра, отзывчива, иногда немного резка и любопытна ко всем проявлениям жизни.

– Возьми, Наташенька, кулебяку, она нынче у Клавдии на редкость хороша.

– Спасибо, папочка, – кивнула Наташа, нагружая тарелку кулебякой, сыром и фруктами. – Поздно почивала, да. Не могла оторваться от Ольгиной книги, все ждала, что вот-вот там что-то интересное произойдет.

– Ты бы ни у Ольги книжки брала, а сама ей давала! – посоветовал Николай Никитич. – Вон, какую библиотеку уже собрала. Раз французов Оля так почитает, ну приобщи ее к Руссо, что ли, ежели еще не читала. Что вы там, барышни, из него любите? «Новая Элоиза»? Помнится, тебе понравилось… А уж через Юлию эту Элоизу и к его «Рассуждениям» перейти можно, все чтение полезное, нежели просто романами баловаться.

– Нет, «Рассуждения» Оленьке не подойдут. Серьезно слишком, – ответила Наташа, хрустя печеньем, – она и по романам толком ничего из прочитанного сказать не умеет. Или плачет, или умиляется. Над «Евгением Онегиным» три дня проплакала, говорит, Татьяну очень жалко, что «Она другому отдана и будет век ему верна!» А я спрашиваю: «Оленька, так почему тебе Татьяну жалко? Потому что она другому отдана? Или потому, что век ему верна будет?» Ведь разные же вещи, да, папочка? А она меня безнравственной обозвала и дальше плакать отправилась. А в чем же безнравственность, позвольте? Это вот за нелюбимого идти безнравственно, полагаю… А?