Старик Хоттабыч (илл. Ротова), стр. 42
— Тем более, что матросы, — сказал Волька, — не какие-нибудь капиталисты, а самые настоящие трудящиеся, свои люди.
А Женя добавил:
— Надо ещё учесть, что они, кажется, негры, угнетённая нация. К ним надо особенно чутко относиться.
— Тут какое-то прискорбное недоразумение, — заволновался Хоттабыч, смущеный дружным натиском со стороны ребят. — Я вторично прошу вас принять во внимание, что это простые мореходы. Нам не пристало сидеть с ними за одной трапезой. Это унизит нас в их глазах и в наших собственных.
— Меня нисколько не унизит, — быстро возразил Волька.
— И меня не унизит. Наоборот, будет очень интересно, — сказал, в свою очередь. Женя, с вожделением поглядывая на дымящуюся жареную индейку. — Зови скорее матросов, а то индейка остынет.
— Мне что-то не хочется есть, о юные мои друзья. Я буду обедать позже, — хмуро промолвил Хоттабыч и три раза громко хлопнул в ладоши: — Эй, слуги!
Матросы явились в то же мгновение.
— Эти молодые господа милостиво изъявили желание отобедать вместе с вами, недостойными моими слугами.
— О великий и могучий повелитель! — промолвил старший из матросов, падая ниц перед Хоттабычем и коснувшись лбом драгоценного пушистого ковра. — Нам совсем не хочется есть. Мы очень сыты. Мы настолько сыты, что от одной лишь цыплячьей ножки наши желудки разорвутся на части, и мы умрём в страшных мучениях.
— Врут! — убеждённо прошептал Волька на ухо Жене. — Голову отдаю на отсечение — врут. Они не прочь пообедать, но боятся Хоттабыча… Вот вы говорите, что сыты, — обратился он к матросам, — а скажите, пожалуйста, когда вы успели пообедать?
— Да будет тебе известно, о юный благородный мой господин, что мы можем по году и больше воздерживаться от пищи, не испытывая голода, — уклончиво ответил за всех старший из матросов.
— Они ни за что не согласятся, — разочарованно заявил Женя. — Они его боятся.
Матросы попятились к выходу и скрылись.
— Что-то у меня, к моему удовольствию, вдруг снова разыгрался аппетит, — бодро промолвил Хоттабыч. — Приступим же поскорее к трапезе.
— Нет уж, обедай-ка ты, Хоттабыч, один, а мы тебе не компания! — сердито пробурчал Женя и решительно поднялся с ковра. — Пошли, Волька.
— Пошли. Нам тут делать нечего. Эх! Воспитываешь человека, перевоспитываешь, а толку ни на грош…
И старик остался, наедине с собой и нетронутым обедом. Он сидел, поджав под себя ноги, прямой, надменный и торжественный, как восточный божок. Но лишь мальчики скрылись за пологом, отделявшим каюту от палубы, Хоттабыч стал изо всей силы колотить себя по голове своими сухонькими, но крепкими, как железо, кулачками. Горе, горе бедному Гасану Абдуррахману ибн Хоттабу! Опять что-то получилось совсем не так, как ему хотелось. А ведь как хорошо началось путешествие на «Любезном Омаре»! С каким искренним восторгом хвалили ребята его убранство, его паруса, игравшие на солнце всеми цветами радуги, его мягчайшие ковры, в которых босая нога блаженно утопала по самые щиколотки, его драгоценные поручни из чёрного дерева и слоновой кости, его могучие стройные мачты, отделанные мозаикой из прекраснейших и редчайших камней!
Почему же вдруг пришла им в голову такая странная причуда? А вдруг это не причуда, не каприз, а совсем-совсем другое? Сколь удивительны эти отроки, отказывающиеся, несмотря на голод, от пиршества только потому, что его слугам не позволено отобедать с ними, как равным с равными! Ах, как непонятно, обидно и голодно, очень голодно было Хоттабычу!
Пока чувство привязанности к Вольке и Жене боролось в груди старика с предрассудками тысячелетней давности, наши юные путешественники горячо обсуждали создавшееся положение. Слуги Хоттабыча старались не показываться им на глаза, но один из них — не то по рассеянности, не то по неосторожности — вдруг показался из той самой конуры, которая, по первоначальным предположениям Вольки, предназначалась для пленных пиратов. Значит, эта убогая конура служила на роскошном «Любезном Омаре» кубриком для матросов.
— Не-ет! — возмущённо заключил Волька. — На таком корабле мы ни на что не останемся! Или Хоттабыч немедленно, сию же минуту изменит порядки на нём, или пускай старик возвращает нас домой, а нашей дружбе с ним конец.
И вдруг они услышали позади себя голос Хоттабыча.
— О паруса моего сердца, — обратился к ним лукавый старик так, словно ничего особенного не произошло, — зачем вы теряете время здесь, на палубе, когда вас ждёт изысканнейший и сытнейший обед? Индейка ещё дымится: но она ведь может остынуть, и вкус её тогда неминуемо ухудшится. Поспешим же обратно в каюту, ибо и возлюбленные мои матросы и я, покорнейший ваш раб, изнываем от голода и жажды.
Ребята заглянули в только что оставленную ими каюту и увидели матросов, чинно восседавших на ковре в ожидании их возвращения.
— Ладно, — сухо промолвил Волька. — Нам ещё придётся, Хоттабыч, очень серьёзно с тобой потолковать. А пока приступим к обеду!
Не успела закончиться трапеза, как на море поднялось сильное волнение: маленькое судно то взлетало на гребень большой волны, то оказывалось в глубоком ущелье между двумя громадными водяными стенами. Волны, гремя и свирепо шипя, перекатывались через палубу и уже давно смыли в море покрывавшие её ковры. Водяные потоки то и дело врывались во внутренние покои. Стало холодно, но жаровню с горячими угольями так швыряло из угла в угол, что во избежание пожара её выбросили за борт. Посеревшие от холода слуги-матросы, единственную одежду которых составляли повязки вокруг бёдер, ожесточённо хлопотали у зловеще хлюпавших парусов.
Ещё полчаса — и от «Любезного Омара» осталось бы только печальное воспоминание. Однако волнение прекратилось так же неожиданно как и началось. Выглянуло солнце. Снова стало тепло. Зато наступил полнейший штиль. Паруса безжизненно повисли, и корабль стал покачиваться на затихавшей волне, нисколько не подвигаясь вперёд.
Хоттабыч решил, что ему представился удобный случай поправить пошатнувшиеся отношения со своими спутниками. Радостно потирая руки, он сказал:
— Штиль? Да будет вам известно, о великодушные и справедливые отроки, что штиль для нас — сущая чепуха. Мы прекрасно обойдёмся и без ветра. Сейчас «Любезный Омар» помчится ещё быстрее прежнего… Да будет так!
И он щёлкнул пальцами левой руки.
Тотчас же «Любезный Омар» с бешеной быстротой рванулся вперёд, причём паруса, встретив сопротивление воздуха, естественно, надулись в направлении, обратном ходу корабля.
За всё существование парусного судоходства никому не приходилось быть свидетелем столь удивительного зрелища. Однако ни Волька, ни Женя, ни Хоттабыч, стоявшие в это время на корме, не успели им насладиться, потому что силой инерции их сбросило с кормы в воду. А сразу вслед затем грот-мачта, не выдержав чудовищного сопротивления воздуха, со страшным треском рухнула на то место, где только что стояли наши путешественники.
«Любезный Омар» мгновенно скрылся из виду.
«Сейчас бы очень пригодилась шлюпка или, на худой конец, спасательный круг, — подумал Волька, барахтаясь в воде и отфыркиваясь, как лошадь. — Берегов не видать».
Действительно, куда ни кинь взор, всюду видно было только спокойное и безбрежное море.
XLV. Ковёр-гидросамолёт «ВК-1»
— Куда ты? — окликнул Волька Женю, быстро поплывшего куда-то в сторону. — Всё равно до берега не доплыть. Не трать силы, ложись на спину.
Женя послушался. Лёг на спину и Хоттабыч, бережно приподняв в правой руке свою шляпу.
Так началось единственное в истории мореходства совещание потерпевших кораблекрушение, на котором ораторы высказывались лёжа на спине.
— Вот мы и потерпели кораблекрушение! — чуть ли не с удовлетворением произнёс Волька, самочинно взяв на себя обязательства председателя. — Что ты там задумал? — спросил он, увидев, что Хоттабыч стал выдёргивать свободной левой рукой волоска из своей бороды.
— Я хочу вернуть назад наш корабль. К великому счастью нашему, моя борода нисколько не промокла.