Генерал его величества, стр. 74

— Гости? — не понял Иессен.

— Ну да, слышали про Черногорский флот? Вот он сюда скоро и ожидается с дружеским визитом.

Как ни странно, но это вовсе не успокоило адмирала. Хотя его можно понять — командуешь себе крейсерами помаленьку, только дела налаживаются, как вдруг — бац! — к вам едет генерал-адмирал. Едва успел переварить эту новость — открывается дверь, и в кабинет просто так, на огонек заходит канцлер империи. И, как будто этого мало, выясняется, что ожидается еще целый флот в полном составе, да к тому же и заграничный… По газетам могло возникнуть впечатление, будто бы этот флот состоит из линкора, шести крейсеров и неизвестного числа прочих судов. Я решил не портить сюрприза и не уточнять, на что похож черногорский линкор, а уж тем более крейсер… Пускай сам смотрит, кто недавно утопил в Индийском океане английский крейсер «Аполло». Хотя тут адмирал вряд ли в курсе, Одуванчик мне клятвенно радировал, что от этого «Аполлончика» и спасательного круга не осталось, три четыреста пятидесятых торпеды в борт — серьезный аргумент. Потому что не фиг было мешать людям работать!

ГЛАВА 41

— Четыреста тысяч, — перевел я на человеческий язык невнятный писк морзянки. Невнятным он был потому, что на ключе с той стороны сидел сам Одуванчик — ну не мог он доверить радисту трудные переговоры о самом святом! Уже десятую минуту в эфире шел напряженный торг.

— Топите Камимуру, будет «лимон», — застучал я, — а за ваше старье пятьдесят плюс десять процентов от стоимости утопленников…

— Сорок процентов! — начал сдаваться Паша.

— Ладно, двадцать, и ни копейкой больше, — чуть прибавил я в конце и тотчас выразил свое отношение к телеграфному мастерству собеседника, отстучав «пиии-пи-пи, пи-пиии-пи-пи, пиии-пи-пи-пи».

Минуты две Одуванчик мучительно размышлял, но наконец решился, и в моих наушниках пропищало «ОК». Что означало: через несколько часов в Желтом море произойдет еще один бой. У самого входа в него, километрах в ста от Шанхая, Пашу обнаружил четвертый боевой отряд адмирала Камимуры.

Собственно, удрать от пяти устаревших крейсеров Черногорский флот мог без всякого труда, да и обойти тоже — море в том месте широкое, однако японцы, даже потеряв свой единственный самолет-разведчик, все равно не уменьшили агрессивности и теперь расходились из колонны в шеренгу, чтобы перекрыть кусок моря побольше.

Я предложил Паше произвести ночную атаку. В ответ он вопросил: почем нынче такие телодвижения, а то ведь после боя и корабли не на что будет ремонтировать, ибо эскадра последнее время малость поиздержалась. Ну а чем оно кончилось, вы уже в курсе. Да, тут была еще одна тонкость — в случае гибели в бою Пашиного корабля я должен был возместить его остаточную стоимость, так что не задаром Одуванчик шел на битву, ох не задаром…

У Одуванчика оставалось еще одиннадцать торпед — даже при половине промахов все равно всем хватит. Да и его немецкие стопятки были весьма неплохими пушками, способными нанести немалый вред данному противнику. После чего Паша должен был изобразить намерение прорваться напрямую в Порт-Артур для привлечения основных сил адмирала Камимуры, а мы собирались под шумок протащить «Смоленск» с его снарядами по адресу. Ну теперь осталось ждать ночи и вестей от доблестного союзного флота. Ах да, чуть не забыл… Я передал еще одну радиограмму, для Маши, чтобы она смогла заранее сделать какие-нибудь финансовые телодвижения, — ну не из своего же кармана мне Пашино геройство оплачивать! Самоокупаемость — основа основ любой правильной войны. Думаете, отчего англичане так взъелись на мою черногорскую эскадру? Да просто вместо прибылей Русско-японская война вдруг начала оборачиваться для них хоть и небольшими, но убытками!

Насчет «старья» я, строго говоря, несколько преувеличивал. Флагман четвертого отряда «Нийтака» был вполне современным кораблем, хоть и не очень большим, но отлично для такого размера вооруженным, так что Пашина стратегия должна была строиться на необходимости держаться подальше именно от него… Хотя стоп! В число несомненных Пашиных достоинств входила и пламенная любовь к деньгам, а ведь эта посудина как раз в силу своих качеств стоила больше, чем вся остальная куча! Так что тут еще вопрос, кто возьмет верх за оставшиеся несколько часов до темноты — осторожность или наоборот…

На всякий случай я передал еще одну радиограмму и получил ответ:

— Капитан говорит, что вы его обижаете и по мелочам он не работает.

Пришлось опять связываться с Машей и объяснять, что дело может кончиться громкой победой, но и риск весьма велик. Маша ответила, что поняла, а следом подчеркнула: эскадра должна обязательно идти в бой под черногорским флагом, а уж потом может вывешивать какой хочет.

«Ладно, — подумал я, — новости будут только ночью, а мне пора в бухту, не накосячили бы со второй катапультой на „Светлане“…»

Практика показала сильную ограниченность «Мономаха» как авианосца, ибо использовать его можно было только в составе эскадры, которая защитила бы в случае чего. Сам он не мог отбиться от хоть сколько-нибудь серьезного противника, а также убежать, потому как даже после модернизации его скорость составляла всего семнадцать узлов… Так что отправлять наш первый авианосец на штурм Сасебо было смертельно опасно — в Артуре сейчас не было кораблей, способных прикрыть его от шести первоклассных крейсеров Камимуры. Зато «Светлана» легко могла от них убежать!

И теперь «Света» ударными темпами дооборудовалась второй катапультой. Чтоб, значит, донести три нормальных самолета и два снаряда до берегов далекой Японии.

На одном из этих самолетов предстояло лететь мне. Вроде как зажившее плечо снова заныло и заболело, прямо словно предчувствуя какую-то пакость, но делать было нечего — во Владике имелось всего три пилота, способных нормально управлять «кошкой», и это включая меня. Можно, конечно, было вызвать кого-то из Порт-Артура, но там имелось всего шесть «кошек», а работы было как минимум на полк… Ладно, чай, не бомбить лечу, пусть молодые пикируют себе на здоровье, а потом уходят от цели под обстрелом, я же буду спокойно парить в вышине, километрах на двух. Требуется ведь только точно выдерживать боевой курс, пока оператор будет наводить свой снаряд куда надо.

На следующее утро я проснулся как обычно, то есть часов в десять, что само по себе было неплохо — я наказал будить меня в случае отсутствия вестей от Одуванчика или наличия сообщения о его разгроме. «Раз не будили, значит, японцам не повезло», — думал я по дороге на узел связи.

Так и оказалось. В результате ночной атаки «Нийтака» был утоплен, «Чихайя» поврежден. Одуванчик потерял все три торпедных катера и вынужден был сам утопить свой крейсер «Халзан», в прошлом скромно именовавшийся шхуной и носящий имя «Анюта», — самый мелкий корабль эскадры, но единственный, у которого торпедный аппарат смотрел не назад, а вперед. В общем, потеряв все катера и растратив все торпеды, Паша счел бой законченным и покинул место баталии, благо японцы не препятствовали. Далее его путь лежал в обход Японии и во Владик, однако этот путь должен был проделать уже не Черногорский флот Открытого моря, который, якобы разгромив главные силы Камимуры и тем самым оказав посильную помощь союзнику, направлялся обратно к месту своей основной работы, в Индийский океан, — нет, во Владик шла Вторая Тихоокеанская эскадра РИФ под командованием мичмана Одуванько.

Следующий день, а за ним и вечер я провел на борту готовой к немедленному выходу в море «Светланы», по мелочи проигрывая в карты генерал-адмиралу. Мы ждали вестей от «ракообразных». И наконец в пять часов утра дождались… «Светлана» сквозь клочья утреннего тумана направилась в открытое море, а я — спать в свою каюту.

А на следующий день я стартовал с находящейся у входа в Цусимский пролив «Светы» и, набрав четыре километра высоты, полетел вдоль этого пролива — к бухте Сасебо я собирался подойти со стороны моря. Самолету-снаряду такие эволюции не под силу, он полетит напрямую, через Фукуоку — авось не собьют по дороге, никакой ПВО на самих японских островах, судя по донесениям Собакиной, еще нет. Вот пролив кончился, и я заложил поворот на девяносто градусов влево. «Хорошая все-таки вещь дирижабль с фотоаппаратом, — думал я, рассматривая хорошо знакомые мне очертания бухты. — Так, что у нас там со снарядом?»