Генерал его величества, стр. 70

— Ну-ка, что у вас тут, — заинтересовался я.

По мере чтения меня охватывала законная гордость учителя за в чем-то превзошедшего его ученика. Документ был составлен блестяще, демонстрировал полную компетентность автора в высоком искусстве демагогии. С глубокой скорбью Гоша извещал, что в то время, когда весь народ, за исключением немногих отщепенцев, напрягает все силы в борьбе с сильным и коварным врагом, находятся люди, вступающие в связь с пособницами этого врага. Особенно его величество огорчает тот факт, что данный человек принадлежит к императорской фамилии и позорит своими действиями не только себя, это вместо того чтобы быть опорой трону. Дальше шел перечень причин, по которым данный брак ну никак не мог быть признан допустимым. В качестве аргументов были приведены и насквозь фальшивый графский титул избранницы, и ее неопределенная национальность (так в тексте), и то, что она ни разу не православная…

В общем, Кириллу отныне запрещалось появляться в России до исправления своих прискорбных ошибок и принесения официального раскаяния в их свершении. В конце бумаги рукой Мари было дописано мягкое, буквально отеческое сожаление его величества о том, что великий князь Владимир Александрович в силу своей бесконечной занятости не смог уделить должного внимания воспитанию отпрыска.

— Замечательно, — сказал я, — но я так понял, есть еще какой-то вопрос, требующий совместного решения до моего отъезда. Какой именно?

Это был мини-спектакль для Мари. Позавчера вечером она намекнула сыну, что у нее на примете есть очень подходящий человек на пост министра внутренних дел, а именно — саратовский губернатор Петр Аркадьевич Столыпин. Сразу после матери Гоша отправился на узел связи Зимнего, где и обсудил со мной эту инициативу. Так что я был вполне в курсе и нисколько не возражал, но нельзя же было лишать даму удовольствия проталкивать свою креатуру! Поэтому я минут десять слушал рассказ Мари о том, почему именно сейчас нам понадобился именно Петр Аркадьевич.

— В принципе это неплохо, — сказал я, постаравшись, чтобы в голосе сквозила малая толика сомнения. — Действительно, в такой момент около императора должен быть человек, взявший на себя часть неизбежной сейчас грязной работы. Вот поэтому, я так понимаю, дорогая Мари и предлагает данную кандидатуру… Но почему на такой частный пост только МВД? Следует ввести должность премьер-министра, на нее Столыпина и назначить.

Через десять минут вопрос был в принципе решен, и Гоша отбыл по делам, а мне оставалось сделать так, чтобы Мари считала своей инициативой еще одну мою задумку.

— Единственно, что вызывает у меня некоторые сомнения, — сообщил я, — это энергичность Петра Аркадьевича, его напор. Как-то я не уверен, что в мое отсутствие Гоша сможет должным образом направлять его в нужное русло.

— Дорогой, он-то как раз и сможет. А вот твои попытки как-то корректировать политику премьера в нужную сторону, скорее всего, привели бы только к ссоре. И потом, около Жоржа остаюсь я.

— Неплохо, конечно, — согласился я, — но хватит ли у тебя сил? На тебе же весь императорский двор и работа по недопущению возникновения еще какого-то параллельного, а ты ведь не совсем здорова…

— Ты мне еще про возраст скажи! — возмутилась Мари. — Напомнить, сколько должностей у инженера… ой, извините, ваша светлость, канцлера Найденова? Да, еще один вопрос. Сейчас ты, конечно, поедешь к Татьяне или еще не знаю куда. Но вечером будь любезен вернуться в Аничков — в конце концов, послезавтра ты снова улетаешь! А у японцев самолеты далеко не кончились, я специально интересовалась…

ГЛАВА 39

Давно подмечено, что в дальней поездке первую половину пути думаешь о прошлом — не забыл ли чего, например, а вторую — о будущем. То, что я не ехал, а летел, дела не меняло, тем более что первый этап машину вел второй пилот — у «кошки» было всего одно пилотское место.

Маршрут у нас был Питер — Казань — Омск — Красноярск — Иркутск — Харбин — Владик, его планировалось преодолеть за шесть дней. На первом этапе я летел пассажиром — якобы мне надо было работать с документами, а на самом деле просто лень было перед полетом зубрить маршрут. Дальше-то заблудиться было невозможно — лети себе вдоль железки, тут она одна и долго еще таковой останется.

На всякий случай и от нечего делать я еще раз просмотрел копии бумаг о передаче в казну оружейного, моторного и двух авиационных заводов. Конкретно эти предприятия были выбраны в основном из экономических соображений: оружейный изначально был планово-убыточным, ну а моторный поставлял всю продукцию нашим же авиационным, в силу чего говорить о прибылях также не приходилось. Авиазаводы, особенно второй, в Иркутске, были вполне себе рентабельны, но общая обстановка требовала резкого увеличения объемов производства и, значит, серьезных капиталовложений. Поэтому Гоша и изобразил красивый жест: мол, в тяжелую для России минуту он сделал посильное пожертвование на победу и теперь ждет аналогичных шагов от других предпринимателей.

Что интересно, в процессе этой деприватизации я даже разбогател. Или так и должно быть? Дело в том, что Гоша посчитал, будто передача в казну упомянутых заводов станет слишком сильным ударом по карману инженера Найденова, имеющего там свою долю, и, не слушая моих возражений, всучил мне свой пай в концерне «Цеппелинфлюгунтернеймен». Мол, российскому императору не совсем уместно иметь коммерческие интересы за границей… А оценивалась графская фирмочка миллионов в пятнадцать, так что четверть от этой суммы — бывшая Гошина, а теперь уже моя доля — выглядела очень даже ничего себе. Да плюс у меня там и своих пять процентов было, так что почувствовать себя нищим мне теперь будет весьма затруднительно.

Потом я вспомнил большой прием в Зимнем, на котором император в торжественной обстановке произвел в князья Тринклера, Менделеева и Жуковского… Ну и рожи были у некоторых царских родственничков! Что характерно, в основном у тех, которым в ближайшее же время предстояло расстаться с частью влияния, состояния и прочего — вплоть до жизни, в случае сильно невосторженного восприятия первых этапов смены статуса. Правда, они об этом пока не подозревали.

Смысл данного действа был в привлечении на свою сторону активной части интеллигенции — теперь у нее появлялся зримый пример, чего можно достичь при направлении таланта в нужную сторону… А то ведь раньше, кроме как в революционеры, честолюбивому человеку из низов и податься-то было особенно некуда! Следующими в очереди за титулами были Зелинский, Налетов, Мосин и мои авиаконструкторы, но здесь титулы предполагались чуть поскромней, только графские.

В Казани меня ждала новость о какой-то победе русского флота в Желтом море. Нашего узла связи в татарской столице не было, так что я, терзаемый нехорошими предчувствиями, полночи проторчал на телеграфе, обмениваясь депешами с иркутским филиалом шестерки. Картина действительно вырисовывалась не совсем чтобы уж очень оптимистическая… Я так понял, что японцы активизировали перевозки морем, Макаров вознамерился им помешать, в результате чего два флота сошлись стенка на стенку и измордовали друг друга до полусмерти. Насколько мои информаторы представляли себе картину, утопленников не было ни у нас, ни у японцев, но и целых кораблей тоже не осталось. Ихние «Микаса» и «Фудзи» были избиты до состояния, при котором не очень понятно, как они вообще еще держатся на плаву. Но и наш «Ретвизан» был превращен в плавучий металлолом, «Цесаревич» выглядел не намного лучше, да и остальным требовался ремонт разной степени сложности. Победой же эта свалка была объявлена просто потому, что японцы начали выходить из боя первыми, а наши их не преследовали. Во-первых, особенно было и некому, во-вторых, и приказа тоже не поступило, потому что в самом конце боя был тяжело ранен Макаров. В общем, результат можно было бы считать ничьей, если бы не одна тонкость. Японцы могли ремонтировать свои корабли практически все сразу. У нас же в единственный сухой док за раз помещался только один бронированный утюг… Правда, еще один док был во Владике, но туда поди доплыви, если на воде ты держишься исключительно на энтузиазме! В общем, повреждения-то были сравнимые, а вот починятся японцы раньше нас…