История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции, стр. 15
Вскоре по миру разлетелась весть о том, что Лев Толстой ушёл из семьи, заболел, по требованию близких остановился у железнодорожного служащего на станции Астапово, сюда съезжались корреспонденты, семья, чиновники разных уровней, тревожные вести обрастали подробностями, наконец по всему миру разнеслась печальная весть – граф Лев Николаевич Толстой скончался 7 ноября 1910 года (20 ноября по европейскому времени).
И сразу после смерти Льва Толстого возник вопрос: почему Лев Толстой в 82 года уехал из Ясной Поляны под покровом ночи, тайно, не оставил адреса и не объяснил своих намерений, посетил Горбачёво, Козельск, Оптину пустынь, где прожил два дня, сел в поезд по дороге в Новочеркасск, снят был с поезда тяжелобольным на станции Астапово, где через несколько дней болезни и скончался?
«Утро России» 17 ноября опубликовало письмо Льва Львовича Толстого «Кто виновник?», в котором «злейшим врагом отца моего» назвал В.Г. Черткова. 24 ноября в той же газете выступили Сергей Львович, Илья Львович и Александра Львовна в защиту Черткова. Кто же виновник?
В этот день Лев Толстой доверился только преданному Душану Маковецкому и младшей дочери Александре, вышел словно крадучись, верные слуги приготовили тарантас, и он тайно бежал из своего дома, где он писал свои книги, где рождались и росли его дети, а потом подрастали и его внуки… И всем хватало места, все были сыты, одеты, смеялись и плакали – словом, жили полной жизнью, как и надлежит человеку. А вот уехал, бежал, сначала остановился у сестры Марии Николаевны, потом, не простившись, тоже ночью, сел в поезд с Душаном и Александрой, а через несколько часов пути почувствовал озноб, а потом – температура 38, пришлось на первой же станции выходить.
Личный врач, местные врачи, столичные врачи ничего уже не могли сделать – воспаление лёгких бурно завершало свою беспощадную работу.
И снова всё тот же мучительный вопрос: почему? Почему всё это мучительное и тайное произошло? Александра Львовна по-своему отвечает на этот вопрос: «Жизнь человеческая неизбежно состоит из тяжёлых противоречий. Разум и совесть каждого из нас подсказывает нам возможные из них выводы. У Л.Н. противоречия эти составляют главную трагедию его жизни. С одной стороны, он считал, что не имеет нравственного права на свою семью: жену и детей, не имевших сил отречься от всей той барской жизни, которой они жили. С другой стороны, он чувствовал, что отступает от своего учения, живя в обстановке роскоши и барства. Л.Н. невыразимо страдал от создавшегося противоречия и не переставая искал из него выхода».
Но это только одна сторона… Лев Толстой и до этого не раз собирался уходить от семейного гнёта, который он, собрав все свои силы, выдерживал, порой это становилось невмоготу. В дневнике самого Льва Толстого есть и такие строки: «Все так мучительно… Жизнь здесь, в Ясной Поляне, вполне отравлена… Все делается хуже и хуже, тяжелее и тяжелее… Я не могу далее переносить этого, не могу и должен освободиться от этого мучительного положения. Нельзя так жить. Я, по крайней мере, не могу так жить…»
Оставаясь в Ясной Поляне, утверждал Чертков, Л.Н. приносил в жертву свою жизнь, свои интересы, это был «великий подвиг».
Все дети написали в эти дни письма, в которых выражали своё отношение к происходящему. Все осудили отца – бросив мать, он совершил нехристианский поступок: «Нет, живи с ней, терпи её, будь с нею ласков – это будет истинное христианство», – говорил Илья Львович.
Александра Львовна записала в своём дневнике 27 октября 1910 года: «Отец сидел уже и читал письма: «Вот возьми, прочти и, пожалуй, перепиши, если разберёшь, – сказал он мне, – это письмо маме, которое я оставлю ей, если уйду. А я всё больше и больше думаю об этом, – прибавил он. – Уж очень тяжело. Вчера ночью опять пришла, спрашивает меня, что мне пишет Чертков. Я ответил, что письмо деловое, что секретов в нём нет, но я принципиально не хочу ей давать читать. Пошли упрёки… Тяжела эта вечная подозрительность, постоянное заглядывание из дверей, перерывание из бумаг, подслушивание, тяжело. А тут уходят последние дни, которые надо употребить на другое…»
И десятки документальных свидетельств приоткрывают нам подробности этой трагической истории, которая началась давным-давно, лет двадцать пять тому назад, когда Лев Толстой почувствовал, а потом и осознал громадную разницу между Софьей Андреевной и своими жизненными целями и устремлениями. Но тогда ему удавалось подавить в себе чувство отчуждения, Софья Андреевна была полностью во власти семейных забот, маленькие и взрослеющие дети поглощали её энергию чуть ли не без остатка. Но летом 1910 года противоречия обострились и порой принимали самый острый характер. Особенно после того, как Лев Толстой прожил в имении В.Г. Черткова. Софья Андреевна так ненавидела Черткова, что, по её словам, готова была его убить. Софья Андреевна дала телеграмму Толстому: «Умоляю приехать скорее – двадцать третьего». Толстой ответил: «Удобнее приехать завтра днём, телеграфируйте, если необходимо, приедем ночью». Софья Андреевна, по свидетельству биографов, уговорила Варвару Феокритову от своего имени дать телеграмму следующего содержания: «Думаю, необходимо. Варя». Но оказалось, что Софья Андреевна пребывает в самом тяжёлом нервном раздражении, а сорвать его не на ком. В это время у Толстого возрастает омерзение к своей роскошной жизни, которую он ведёт сам и его семья среди «голодных, полуголых людей, живущих во вшах, в курных избах». Он иногда срывался, высказывал своё отношение к детям и Софье Андреевне, которая тут же устраивала ему сцены, со слезами, истерикой, рыданиями… Эти сцены участились после того, как она узнала, что Л.Н. Толстой написал новое завещание, а «Дневники» передал Черткову. Как только Софья Андреевна узнала об этом, тут же поехала к Черткову и забрала «Дневники», затем поехала в Тулу к дочери Татьяне и вместе с ней сдала «Дневники» на хранение в отделение Государственного банка. После этого Софья Андреевна стала гораздо спокойнее и добрее, а Лев Николаевич старался ничем не нарушать это состояние. Но стоило ему получить какой-либо документ или письмо, как она тут же появлялась у него в кабинете и требовала показать этот документ или рассказать его содержание. Секрета в документах или письмах никакого не было, но Толстому было неприятно осознавать, что за ним идёт постоянная слежка, и он отказывался показывать или рассказывать, и тогда снова начиналась истерика. Свидетель этих дней, биограф П.И. Бирюков, спустя несколько лет вспоминал об одном из разговоров с Софьей Андреевной: «Софья Андреевна… в почти часовой беседе излила мне всю свою наболевшую душу. Трудно, конечно, передать эту беседу: это был страстный вопль, так как она сама чувствовала, что я лично ничего не мог сделать. Она заявила мне, что она очень несчастна, что Чертков отнял у неё Льва Николаевича». «И жалко её, и невыносимо гадко», – оставил одну из последних записей Лев Толстой в дневнике. Похоронен в Ясной Поляне без церковного обряда.
Почти весь ХХ век жизнь и творчество Л.Н. Толстого служили примером чести, совести и преклонения для русского писателя и читателя.
Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 22 т. Т. 14, 19–20, 22. М., 1978–1985. Рассказы, повести, дневники, письма.
Толстовский ежегодник. М., 2001.
Толстая А. Об уходе и смерти отца (неопубликованные материалы) и др.
Антон Павлович Чехов
(17 (29) января 1860 – 2 (15) июля 1904)
Антон Павлович Чехов, так же как и Лев Толстой, оказал огромное влияние на развитие русской литературы ХХ века. Чехов представлял совсем иную общественно-политическую среду. Он родился в Таганроге в большой дружной купеческой семье, его дед по отцовской линии был крепостным, как и его отец. Дед выкупил себя из крепостной неволи, стал управляющим имением. Отец имел бакалейную лавку, три брата и сестра, естественно, помогали родителям. А потом – церковный хор, таганрогская гимназия, университетская медицина, первые литературные наброски в мелких сатирических журналах, знакомства с научной и литературной средой, Николай Лейкин, «Осколки московской жизни», Билибин, первые рассказы, на вечеринках спорили о сатире Щедрина, восхищались Тургеневым и Львом Толстым. Но видели и другое: в пьесе «Платонов» семнадцатилетний Чехов создал образ сельского учителя Михаила Платонова, о котором один из персонажей говорит: «Платонов, по-моему, есть лучший выразитель современной неопределенности… Это герой лучшего, еще, к сожалению, не написанного, современного романа… Под неопределенностью я разумею современное состояние нашего общества: русский беллетрист чувствует эту неопределенность. Он стал в тупик, теряется, не знает, на чем остановиться, не понимает… Трудно понять ведь этих господ!.. Романы донельзя плохи, натянуты, мелочны… и немудрено! Все крайне неопределенно, непонятно… Все смешалось до крайности, перепуталось…» (Полн. собр. соч. и писем. М., 1974–1983. Т. 11. С. 16). Легко себе представить, что и Чехов примерно так же думал о состоянии русской литературы, когда начал работу над этой неудачной пьесой в 1877 году. Он сам чувствует неопределённость, романы плохие, всё перепуталось, и ему вовсе не хочется идти по этому пути. Хотелось бы быть Достоевским, Тургеневым или Львом Толстым, но этот путь исчерпан литературными гигантами. Старший брат Александр, окончив университет по физико-математическому факультету, увлёкся литературой, писал рассказы и повести, стал сотрудником газеты «Новое время», своими советами натолкнул и Антона, почувствовавшего свои литературные способности, на эти занятия. Пьеса о Платонове оказалась неудачной, о ней вспомнили только после революции. А мать и младшие дети нуждались в поддержке. И Чехов последовал за старшим братом, стал писать короткие рассказы, чаще всего юмористические, иногда серьёзные, печатался в сатирических и юмористических журналах, таких как «Стрекоза», «Будильник», «Минута», «Сверчок», «Развлечение», «Осколки», почти всегда под псевдонимом, их было, как писали биографы и исследователи, больше пятидесяти, но чаще всего под псевдонимом Антоша Чехонте. Юный Чехов к этому относился как к литературному заработку, оставляя свою природную фамилию для серьёзных медицинских занятий, окончив университет в середине 1884 года и принимая больных в Воскресенске, Звенигороде, участвуя как эксперт в судебных разбирательствах. В это время он продолжал печатать свои фельетоны «Осколки московской жизни».