Конец лета (др. перевод), стр. 33

В целом вечер побил все рекорды. Галерея продала семь ее картин. На мгновение она почувствовала, будто расстается со своими старыми друзьями. Она не хотела их отдавать, но Бен, представляя Дину восторженным поклонникам ее работ, подтрунивал над этим. По отношению к ней Бен вел себя безукоризненно: был постоянно рядом, но не слишком близко, оказывая ей невидимую поддержку, далекую от нарочитости. Он был Бенджамин Томпсон III, единственный и неповторимый владелец галереи. Никто не догадается об их любовной связи. Он вел себя столь же осмотрительно, как и в то первое утро, в его доме в присутствии Ким, и Дина знала, что ей нечего было опасаться. На какой-то миг она побоялась, что именно об этом событии услышит Марк. Никогда не знаешь, что за люди приходят на эти выставки, кого они увидят или о чем догадаются. Но никто ни о чем не догадался в тот вечер, включая Ким, которая прислала ей домой огромный букет цветов. Она чувствовала себя лично ответственной за связи, сложившиеся между Диной и Беном, естественно, профессионального характера, поскольку о других она не подозревала. Ей, конечно, было любопытно узнать, сообщила ли Дина Марку о выставке. Под конец вечера Дина успокоила ее на сей счет, сказав, что «да».

— И что он сказал?

— Да ничего особенного. Но радости не выразил.

— Он смирится с этим.

— Я надеюсь.

Дина не стала развивать эту тему. Она не сказала Ким, что Марк запретил ей выставляться и в конце беседы с ней положил трубку первым. Он заявил ей, что все это вульгарно и слишком демонстративно, но впервые за свою совместную жизнь с ним она настояла на своем. Для нее было важно не уступить на сей раз. Он не уступил ее пожеланиям в отношении Пилар и покупки мотоцикла. Почему же она должна уступить ему в том, что касается ее искусства?

— О, небеса, отчего это ты морщишься, дорогая? — Бен произнес слова едва слышно, так чтобы никто не заметил, о чем они говорят, и Дина мгновенно отбросила все свои мысли.

— Да так. Прости… Я… это просто оттого, что произошло так много всего.

— Ты можешь снова повторить эти слова. Салли только что продала еще две твои картины.

Он был счастлив подобно мальчишке, и Дине захотелось броситься к нему на шею. Вместо этого она просто ответила ему ласковым взглядом.

— Заинтересует ли вас праздничный ужин?

— Если только пицца. — Она широко улыбнулась ему, помня о его любимом блюде.

— На сей раз нет, мадам. Это будет нечто стоящее.

— Рубленые бифштексы?

— Иди к черту. — И без всякой церемонии он положил руки ей на плечи и поцеловал в щеку.

Для владельца галереи подобный поступок в день первого успеха художницы был не очень подобающим, и, когда Ким увидела их, ей вдруг подумалось, а не было ли во всем этом чего-то другого? Дина только что прошептала Бену о чем-то, и в ответ на это Ким услышала, как он, улыбнувшись, сказал: «Я рад, что они тебе нравятся». Дина потрогала жемчужные серьги у себя на ушах и удалилась, бесконечно счастливая. Наблюдая эту сцену, Ким впервые задумалась кое о чем.

Глава 13

— О'кей. Я готова. Скажи мне правду. — Дина сидела на кровати в желтой спальне, закрыв глаза, крепко сцепив руки и положив под голову подушку.

— Ты выглядишь, как будто ожидаешь землетрясение. — Бен посмотрел на нее и рассмеялся. Он сидел на кровати рядом с ней, держа в руке газету. — Что ты хочешь, чтобы я тебе почитал, дорогая? Сводки с фондовой биржи? Комиксы? О, я знаю — что!

— Черт побери, ты прочитаешь мне наконец? Я уже не в состоянии ждать ни минуты.

Она скрежетала зубами, и он снова рассмеялся, вернувшись к рецензиям о ее выставке. Но он уже знал, что он там прочтет. Он очень долго работал в этой Сфере бизнеса, чтобы чему-либо слишком удивляться. В общих чертах он представлял себе, что было там припасено для читателей. И, взглянув на статью, он понял, что и на этот раз не ошибся.

— О'кей, сию минуту? Ты готова?

— Бенджамин! Читай, черт побери! — Она проговорила это сквозь плотно стиснутые зубы, и ее охватил ужас, как только он начал читать.

— «…светлый, изящный стиль, в котором проявились не только годы учебы и преданность своей работе, но и тот своеобразный талант, который мы так редко наблюдаем…» — Его голос продолжал монотонно звучать, в то время как ее глаза широко раскрылись, и она откинула подушку из-под головы.

— Ты победила! — Она попыталась схватить газету. Он не дал ей этого сделать и продолжил чтение, пока не дошел до конца статьи.

— Я не верю этому. — Она выглядела, как будто испытала сильное потрясение. — Этого не может быть.

— Почему нет? Ты хорошая художница. Я говорил тебе об этом. Я знаю это, все знают это, те люди, что приобрели твои картины, знают это. Каждый знает это за исключением тебя, тебя, большой, глупой, покорной, робкой… — Он добрался до нее и начал ее щекотать.

— Прекрати! Теперь я знаменита! Ты не можешь щекотать меня в такой момент! — Но она так сильно хихикала, что это не могло его остановить. — Прекрати! Я — звезда!

— Да-а? А кто сделал тебя звездой? Кто говорил тебе, что надо сделать выставку? Кто упрашивал тебя? Кто сразу, как только увидел твои работы впервые, захотел показать их всем? А? Скажи, скажи мне.

Теперь они оба смеялись, он заключил ее в свои объятия, а ее бледно-розовая шелковая ночная рубашка задралась до самых бедер. На мгновение он замер и посмотрел на нее, лежащую у него на руках. Она никогда не выглядела такой красивой, такой нежной, и он хотел бы держать ее так вечно. Ему хотелось остановить время.

— В чем дело, дорогой? — Она увидела выражение его глаз и с беспокойством наблюдала за ним. — Что-нибудь не в порядке?

— Наоборот. Ты невероятно красивая.

— И вся твоя. — Она прижалась к нему всем телом и счастливо улыбнулась, когда пристраивалась своим ртом к его губам для долгого затяжного поцелуя. Менее чем через минуту розовая шелковая ночная рубашка уже лежала на полу. Было уже после полудня, когда они выбрались из кровати. Дина сонно зевнула, стоя у двери, ведущей на террасу, все еще нагая, со своими ниспадающими на спину черными, как смоль, волосами. Он наблюдал за ней из кровати, желая, чтобы она оставалась на этом месте навечно.

— Ты знаешь, я думаю, что ты разрушаешь всю мою карьеру.

Он не отводил от нее взгляда, когда она снова повернулась к нему. Она выглядела такой хрупкой и такой молодой. То, как она выглядела, никак не вязалось с твердостью, которая, как он знал, запрятана глубоко внутри. В ней была какая-то твердая основа, иначе она никогда не смогла бы бороться с чувством одиночества, которое не покидало ее все эти годы, что она прожила вместе с Марком.

— Почему это я разрушаю твою карьеру? Я думала, что я принесу тебе удачу с помощью моих великолепных картин. — Она высокомерно посмотрела через плечо.

— Это будет именно так, если я когда-нибудь доберусь до своего офиса. Как хорошо, что я сказал Салли не ждать сегодня моего прихода. Знаешь ли ты, что я никогда в своей жизни не позволял себе ничего подобного? — Но он не выглядел недовольным своим новым образом жизни и, завернувшись в полотенце, кинул ей свой халат и последовал вслед за ней на террасу, где они удобно расположились в двух полотняных креслах когда-то зеленого цвета. — Ты делаешь меня ленивым и счастливым, грубым и молодым.

— Точно то же самое происходит и со мной. — Она наклонилась к нему, и они поцеловались. — Я чувствую, как будто мне сейчас двадцать один год. Ну, может, двадцать два.

— Отлично. Тогда давай поженимся, и у нас будет двенадцать детей.

Она снова взглянула на него, и на какое-то мгновение ей подумалось, что он говорит это всерьез.

— Но это, конечно же, принесет нам несколько новых проблем, о которых надо будет все время думать. Не так ли? — Она старалась говорить легко и непринужденно. Ей не хотелось снова говорить с ним на эту тему. Она просто не могла. Это было неправильно. Вместо этого она спросила: — Что мы делаем в конце этой недели?