Один в бескрайнем небе, стр. 10

Мне вспоминаются утренние сны, снившиеся мне много лет назад в моей маленькой детской комнатке. Это были мечты о полетах, которые сейчас я собирался оборвать. Решение ученика средней школы о карьере летчика будет взято назад. Итак, учеба в колледже, облегчившая мне путь к летной школе в Пенсаколе, о которой я мечтал как о высшем счастье, Пенсакола, где девять месяцев подряд я занимался даже за обеденным столом, по воскресеньям и ночами, — все это больше ни к чему. Семь лет я жил только самолетами. Отказаться от них — значит отказаться от всей прежней жизни. Это все равно, что уйти от любимой женщины: она всегда считала тебя образцом, и ты к ней сердечно привязан, но не хочешь стариться вместе с ней.

— Послушайте, Уильям… — начал было главный пилот, но я сразу же сказал ему, что отговаривать меня бесполезно.

— Все это мне смертельно надоело. Нужна передышка. Вероятно, я уеду в глушь, где не слыхали о крыле и винте…

Начальника удивило мое неожиданное решение. После небольшой паузы он сочувственно произнес:

— Что ж, надеюсь, вы как следует продумали свое решение, Билл. Если когда-нибудь захотите вернуться, двери для вас всегда открыты.

Итак, с этим покончено. Я поехал по той извилистой дороге тихоокеанского побережья, над которой летал в Южную Калифорнию. Стоял июль, и вода в океане была совсем теплая. Малибу-Пойнт, что в семи милях от Санта-Моники, — одно из лучших на всем побережье мест для катания на доске. Здесь я снова встретился с друзьями из Калифорнийского университета и Пасаденского колледжа. Я решил провести на этом пляже беззаботное лето, чтобы на досуге подумать о том, куда направиться дальше. Остаток лета можно было посвятить выбору нового жизненного пути.

Лето проплывало мимо меня, и я все чаще задумывался о будущем: чем же мне заняться? Кроме самолетов, я ничего не знаю. Я умею только летать. Во время каникул в колледже я нанимался на разные временные работы. Как-то летом служил на спасательной станции на пляже — вот и все. Незавидные данные для бывшего капитан-лейтенанта, и вдобавок ко всему у меня вызывало непреодолимое отвращение нудная работа от девяти до пяти ради хлеба насущного. Я хотел чего-то большего.

Жизнь в Малибу успокаивала. Великолепная погода не давала думать о завтрашнем дне, а бурлящие под доской волны уносили с собой все заботы. За широким пляжем, за оживленным шоссе круто вздымались горы, рассеченные глубокими зелеными каньонами, по дну которых, как между растопыренными пальцами, пробегали тонкие ручейки, а на широких ровных террасах раскинулись леса белоствольных платанов.

Эти места были для меня родными. Мальчиком я все лето проводил в одном домишке, куда надо было добираться через три узких каньона по автомобильной дороге, а затем шесть километров по проселочной дороге через каньон Лас-Тунас. Здесь все напоминало мне о доме, невозможно было чувствовать себя неуверенно.

Запахи моря и аромат шалфея вернули меня к детству. Так, открывая дверь старого дома, в котором не был с детских лет, чувствуешь, что запах совсем не изменился, и на какой-то момент снова становишься прежним.

«Билли Бриджмэн, мечтатель» — так она называла меня. Это было давным-давно. Тогда я жил спокойно и размеренно и, кроме плавания, прогулок и грез, ничем не занимался. Наш дом, квадратная дощатая постройка, центром которой была большая черная печь, отапливаемая дровами, был единственным в каньоне. Мы жили вдвоем с бабушкой. У нас была шотландская овчарка, которая где-то бродила по ночам. Эта овчарка отличалась тем, что, сопровождая меня на прогулках по каньону, почти каждый день загрызала гремучую змею. К концу лета у меня накопился целый горшок хвостовых колец гремучих змей. Я гордо демонстрировал их нечастым бабушкиным гостям.

Мейбл Бриджмэн, женщина смуглая и хрупкая, отличалась твердым характером. Когда мне было два года, она привезла меня в Калифорнию из Оттумва (штат Айова) — этот городишко служил штаб-квартирой моему отцу Уильяму Бриджмэну, сделавшему себе карьеру на том, что для бродячего цирка он пилотировал ветхий самолет времен первой мировой войны. Вскоре после моего рождения отец и мать разошлись, и моим воспитанием занялась бабушка.

В годы, проведенные в каньоне, я думал, что бабушка — моя мать, а высокий худощавый летчик, который навещал нас один раз в два — три года и любил рассказывать о самолетах и мертвых петлях, — мой старший брат.

Мейбл Бриджмэн не слишком тряслась надо мной, хотя я заменял ей весь мир. Я считаю, что она дала мне самое лучшее воспитание: следила, чтобы я был сыт, обут и одет, во всем остальном предоставляя меня самому себе. Я был вполне свободен в пределах океанского берега и каньона. Она не беспокоилась обо мне, а если и беспокоилась, то не говорила об этом. Зимой, когда мы жили в Пасадене, в тридцати километрах от каньона, я часто убегал в наш летний дом. Бабушка знала, куда я мог исчезнуть, и, бывало, тихонько распекала меня за то, что я заставил ее совершить неблизкую прогулку, чтобы вернуть меня домой.

Летняя жизнь в каньоне кончилась со смертью бабушки. Когда это случилось, я был уже на втором курсе Калифорнийского университета. По воскресеньям я работал на спасательной станции в Санта-Монике. Моя комната находилась над помещением, которое с незапамятных времен было сдано в аренду под увеселительное заведение.

Концом своего детства я считаю тот день, когда во время одной из прогулок к старому дому в каньоне я увидел группу рабочих, сносивших его, чтобы расчистить место для новой дороги. Это было много лет назад.

Глава V

Лето кончалось — стоял конец августа, когда я получил телеграмму. Она лежала под дверью, и я увидел ее, вернувшись с океана после длительного заплыва.

Предложение фирмы Дуглас, вероятно, было результатом моих разговоров с Бобом Брашем — однокашником по Пасаденскому колледжу. Он служил главным летчиком-испытателем отделения этой фирмы в Санта-Монике. Уже несколько месяцев я не имел от Боба никаких вестей.

Возможно, вопрос о будущем теперь временно решится. Я бросил летное дело, но об испытании самолетов знал очень мало. Для меня это новая область, но пока не найдется другого занятия, можно попытаться.

Телеграмма призывала меня вернуться в авиацию, и должен сказать, я с удовольствием думал о том, что снова заберусь в кабину самолета. В конце концов мне не повредит, если я пойду и узнаю, что они могут предложить.

Вскоре после полудня я уже ехал вдоль океанского берега, мимо каньонов, выходящих к океану: Лас-Флорес, Лас-Тунас, Топанга; мимо Санта-Инес, где у океана оканчивается бульвар Сансет, начинающийся в центре Лос-Анжелоса; мимо каньона Санта-Моника; мимо обдуваемого ветром Гринвич-Виллидж в Южной Калифорнии, где начинается город Санта-Моника. Поворот — и еще восемь километров через район, где сдаются дешевые квартиры, и вот в центре этого района аккуратно оштукатуренных домов я замечаю здания авиационной компании Дуглас. Эти здания, на этаж выше жилых домов, тянутся целых десять кварталов.

В небольшом пустом вестибюле сидел за столом дежурный полицейский. Он проверил и убедился, что меня действительно должны принять. Я расписался, и к моему пиджаку был прицеплен значок посетителя. Затем через весь завод меня повели на второй этаж в испытательный отдел.

Завод фирмы Дуглас напоминает рассеченный пополам лабиринт. На одной стороне расположен сборочный конвейер, разбитый ангарными стенками на обширные секции; на другой стороне — узкие коридоры из временных стенок. Стенками, которые примерно на половину не доходят до потолка, помещения делятся на крошечные кабины. Коридоры расходятся от темного центрального холла и идут через весь завод. Местами они переходят в большие, длинные помещения, сплошь заставленные столами.